Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава двадцать шестая

В особенно тревожный для москвичей день, 16 октября 1941 года, статья была опубликована в газете «Советское искусство», передавалась по радио. В сером сумрачном небе рвались зенитные снаряды. Падал редкий, сухой, как крупа, мелкий снег. По мерзлому асфальту мела поземка. Был сильный ветер, пахло гарью, люди жгли то, что им, казалось, уже было не нужно. Многие и многие уходили защищать от врага свой родной город. На вокзалах стояли готовые к отъезду эшелоны с женщинами, детьми, ехали редкие грузовики с кое-как собранным наспех скарбом. Спешно проводилась эвакуация учреждений. А старый художник писал: «...Москва и до сего дня осталась символом «победы и одоления» над врагом.
Явились новые герои, им счета нет: ведь воюет вся земля в собирательном слове «Москва».
Она и только она, зримая или незримая, приготовит могилу врагу.
Дух Москвы есть дух всего нашего народа. Этого не надо забывать никому, ни явному, ни тайному врагам нашим.
...Впереди грезятся мне события, и они будут светозарными, победными. Да будет так!»
В трагически тяжелые дни вера в победу, вера в конечную неизбежность этой победы вела людей на смертный бой, на подвиг во имя Родины. «Позади Москва, а отступать некуда» - это было чувством каждого защищающего город. Эта вера давала силы к жизни ж Нестерову.

16 ноября немцы снова возобновили свое наступление на Москву, они продвинулись еще ближе к городу, были где-то совсем рядом, в 30-40 километрах. В городе порой отчетливо слышались орудийные залпы. В ноябре рано темнело, и только прожекторы, шарившие по небу бледным, призрачным, мерцающим светом, освещали притихшие пустынные улицы, слепые, темные, точно бинтами перекрещенные окна домов. Особенно участились налеты, бомбежки, они продолжались почти круглые сутки. И все же Нестеров, как он писал, был рад, что не двинулся в «дальнее плавание». В Москве оставались немногие из старых знакомых художников: Щусев, Кончаловский, братья Корины, Юон. Не собирались пока уезжать Дейнека, Павел Кузнецов, Машков, Куприн, Бакшеев, Милорадович (ему было уже около девяноста лет). В то время Нестеров писал Лансере: «Сейчас приближаются особо тревожные дни, быть может, недели, месяцы. Мы готовимся к ним, я, в мои годы, тем более, т.к. на мою долю выпала долгая жизнь, пришлось много видеть, знать, быть может, больше, чем я хотел бы, но и самое плохое, увы неизбежное меня не пугает». Нестеров не работал как художник, но много читал - прочитал «Кандида» Вольтера, «Холодный дом» Лажечникова, сочинение голландского писателя и картографа XVII века Исаака Массы, жившего в Москве, Сервантеса. У него часто бывали братья Корины, бывали и Кончаловские, Щусев. Нестеров уже постепенно стал привыкать к налетам и, хотя они продолжались постоянно, в убежище не ходил, а по ночам даже спал. И вот после стольких дней смертельной тревоги за свою страну, за Москву в начале декабря было получено известие, наполнившее сердца миллионов людей давно позабытым чувством радости, - 6 декабря началось успешное контрнаступление советских войск под Москвой, а к концу декабря 1941 года оно превратилось в общее наступление Красной Армии на всем фронте - от Ладожского озера до Азовского моря. И сколько бы ни было потом других тяжких минут и других тяжелых поражений и горя, в сердце старого художника вера в победу, в силу своего народа были главным чувством последних дней его долгой жизни.
9 декабря 1941 года Нестеров писал Дурылину: «Живу я по-старому, надеждой, что мы скоро прогоним врага и супостата в его Vaterland». Эта вера помогала художнику снести многое. Жизнь становилась все труднее. Он сообщал не без юмора Е.Д.Турчаниновой, эвакуировавшейся вместе с Малым театром в Челябинск, что его семейство и он предпочитают меню вегетарианское - «картошку, капусту и прочие злаки». И тут же прибавлял: «Дух наш бодр, и мы с успехом отражаем врага от Москвы». Но его здоровье, как здоровье его сына, постепенно ухудшалось. Отец и сын чаще всего спали, это было, видимо, единственной возможностью подкрепить силы.

Нестеров понимал, что события, происходящие в мире, свидетелем которых ему под конец жизни выпало быть, несравнимы с происходившими до сих пор. В декабре 1941 года Япония нанесла внезапный удар по американскому военному флоту в Пирл-Харборе и одновременно по Филиппинам. Соединенные Штаты понесли тяжелый урон.
Нестеров писал Дурылину, что для него непостижимо то, что сейчас делается в мире, что «со дня творения вселенной не было такого чудовищного и бесчеловечного кавардака».
Наступил 1942 год. Поздравляя Николая Ивановича Тютчева с Новым годом, Нестеров писал 1 января: «Наши пожелания идут от всего сердца, а оно говорит... что в первую очередь надо сейчас желать хорошего здоровья, бодрости духа и всякого благополучия, кое зависит и от новых побед и одолений над врагом». И прибавлял: «Впереди много всякого, но хорошего, думается, увидят люди больше, чем плохого. Кому-то суждено пережить минувшие и грядущие тяжелые дни, страшные годы. Народ наш и История их не забудут. Народ - надолго, история - на века».
Стояли сильные морозы. Нестеров совсем не выходил из дома. Было очень тревожно за сына, болезнь которого прогрессировала. Михаил Васильевич писал художнику Н.М.Ромадину, что он ждет весны и боится ее. Была больна и старшая дочь. Некоторое спокойствие, наступившее в Москве, переводило мысли на близких. Боязнь за сына и ощущение собственной физической слабости теперь почти не покидали Нестерова. Но новый год принес и радость - вышла наконец его книга «Давние дни», прекрасно оформленная Е.Е.Лансере.