Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава девятая

Уже в «Юности Сергия» нет развернутого действия. Герой, наделенный, казалось бы, такими не носящими ничего сверхъестественного качествами, как смирение, благостность, праведность духа, изображался во время молитвы, в состоянии экстатическом, и был уже весьма далек от привычных представлений о человеке, даже пусть легендарном. Задача, заключавшаяся в создании образа «святого человека», определила и иконность решения картины. Белая одежда юноши, нимб вокруг головы, лесной пейзаж, похожий на театральный задник,- все это делало картину не столько изображением молящегося человека, сколько молитвенным образом. Почти то же самое можно сказать и о другой картине - «Преподобный Сергий». Это был уже не рассказ о жизни «самого лучшего человека», как говорил художник, а только утверждение его вневременного жития. В «Димитрии царевиче» Нестеров углубил все эти стороны. Весьма любопытно, что в 1895 году, в период своего пребывания в Угличе, когда зародилась мысль о создании картины, Нестеров наряду с пейзажными этюдами, которые могли быть фоном этой загадочной драмы, много времени посвящал изучению икон с изображением убиенного. Замысел картины предопределил и ее общую трактовку. Несмотря на удавшееся выражение красоты раннего весеннего утра, художник не избежал стилизации, условности. Его Димитрий сопричастен уже не людям и природе, а только богу, взирающему с небес. Сам герой становится носителем чудесного, сверхъестественного. Это неминуемо приводило Нестерова к мистике, экзальтации, внутренней неубедительности.

Положение художника в искусстве того времени было сложным. С одной стороны, он получил официальное признание. В 1898 году В.Васнецов, Поленов, Репин внесли в Совет Академии художеств предложение присвоить Нестерову звание академика. Предложение было принято, и Нестеров получил это звание. Он имел постоянные заказы, однако его деятельность редко находила положительный отклик. Очень часто художественная критика демократического направления встречала его искусство в штыки. Например, В.В.Стасов в статье 1897 года «Выставки» писал: «Возьмем теперь другого художника - Нестерова. Этот уже не случайно берет себе религиозные сюжеты, он всю жизнь ими постоянно занимается. Но вышел ли из этого прок? Нет. У него только вышло что-то монашеское, постное, но в форме претендливой, приторной, словно будто даже притворной лжепростоты, и на зрителя он не производит никакого притягивающего, вдохновенного, обаятельного впечатления. Все вместе что-то вроде тощего грибного супа, от которого желудок сыт не будет». Примеры подобного отношения к работам Нестерова можно значительно умножить. Достаточно посмотреть обзоры передвижных выставок, чтобы убедиться в том, что большинство критиков относилось к искусству Нестерова резко отрицательно. Со второй половины 90-х годов наметилось явное неудовольствие его работами со стороны многих передвижников; нарастание мистической экзальтации и стилизации отталкивало от произведений Нестерова его бывших сторонников. Сам художник чувствовал усиливающееся расхождение с принципами Товарищества. Он был возмущен, когда в 1897 году оказались забаллотированными в члены Товарищества К.Коровин и Пастернак. Все это определило его симпатии к складывающемуся в то время объединению «Мир искусства». В своих воспоминаниях художник писал: «Мы (речь идет о Левитане, К.Коровине, Серове, Нестерове)-пасынки передвижников. Как это случилось, что я и Левитан, которые в ранние годы были почитателями передвижников, позднее очутились у них в пасынках? Несомненно, мы стали тяготеть к новому движению, кое воплотилось в «Мире искусства» с Дягилевым и Александром Бенуа во главе. Среди передвижников к тому времени остались нам близкими Суриков, Виктор Васнецов и Репин да кое-кто из сверстников». Нестеров, сравнивая первый номер журнала «Искусство и художественная промышленность», издаваемого Н.П.Собко, с первым номером «Мира искусства», писал о последнем: «Тут молодость, тут самонадеянность, тут талант, все это перепуталось страшно, и получилось все же нечто, что может волновать, придавать интерес и энергию».

Интерес к людям нового объединения и их взглядам возник у Нестерова не сразу. К 1896 году относится его знакомство и переписка с А.Н.Бенуа, пригласившим художника принять участие в выставке акварелей в Петербурге, а также в выставке мюнхенского Сецессиона. В конце 1897 года Нестеров с одобрением относится и к предложению С.П.Дягилева об участии в Выставке русских и финляндских художников. В связи с этой выставкой разгорелись большие споры о декадентстве в русском искусстве. Любопытно, что Нестеров экспонировал там свою наиболее нереальную картину - «Чудо» (впоследствии уничтоженную), сам сюжет которой не мог не привлечь к себе внимания. На картине изображен эпизод из жития св. Варвары. Великомученица стоит на коленях, простерев руки, а ее лежащая рядом усеченная голова с широко открытыми глазами излучает сияние.
Нестеров писал М.П.Соловьеву, сотруднику газеты «Московские ведомости», 9 января 1898 года: «В творческом явлении этой картины меня, как и того юношу, который изображен на ней и как бы от лица которого легенда повествуется,- поразила, приковала мои симпатии духовная сторона ее, преобладание в ней пламенной духовной жизни над телом. Тот мистицизм, который окрыляет волю человека, дает энергию телу».