Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава одиннадцатая

Период 1899-1904 годов - время, когда Нестеров работал в Абастумане,- был весьма многоликим для него, и не только по разнообразию деятельности, но и по событиям, происходящим в то время в жизни. Нестеров сближается в те годы со многими крупными людьми, постоянно ездит по России. Ему приходится часто пересекать всю страну с севера на юг и с юга на север. Его прежний маршрут - Киев, Москва, Петербург, Подмосковье, Уфа - расширяется, так же как и круг его интересов. Нестеров любил жизнь во всех ее проявлениях и постоянно призывал своего друга Турыгина понять «жизнь, ее движение с ее ошибками, успехами и превращениями». В письме от 6 октября 1899 года, осуждая Турыгина за его неумение видеть новое, за его склонность к умозрительным выводам и склонность к авторитетам, он писал: «Жизнь мчится мимо тебя, а ты уткнул нос в книжку и ждешь, чтобы она тебе ответила, ты в книжке найдешь выводы прошлого, настоящее же надо видеть самому, быть наблюдателем, участником, а не антикварием пережитых чувств, пережитых явлений жизни». Нестеров обладал чувством нового, умел всего себя отдавать восхищению подлинными ценностями, которые он встречал в своей жизни. Он всегда умел очень точно понять, оценить и передать другим свое восхищение. В его письмах тех лет и воспоминаниях, написанных позднее, много строк посвящено Ф.И.Шаляпину, с которым художник встречался в те годы.

Нестеров впервые увидел Шаляпина в «Псковитянке» Н.А.Римского-Корсакова на сцене Мамонтовской частной оперы, вскоре после премьеры, состоявшейся 12 декабря 1896 года. Впечатление было настолько сильным и так врезалось в память, что спустя более тридцати лет художник в своих воспоминаниях передает с исключительной зрительной очевидностью все грани образа Ивана Грозного, созданного Шаляпиным. Для Нестерова Шаляпин являлся воплощением народности в искусстве. В октябре 1899 года художник писал Турыгину: «Ты мне описываешь «Тангейзера» и говоришь, что любишь Вагнера! Это хорошо, потому что и Вагнер, и его «Тангейзер» талантливы, а вот скажи мне, знаешь ли ты и задумался ли (если знаешь) над музыкальным, художественно-народным (таким, что так много в поэзии Пушкина) «Борисом Годуновым» Мусоргского? Пожелал ли ты узнать скрытую в этом непопулярном у нас создании красоту духа человеческого, да еще и нам близкого... В «Борисе Годунове» поет бас Шаляпин, некультурный, но гениальный русский мужик (нам с тобой сродни), и вот когда этот простой парень наденет царский кафтан, да выйдет на сцену, да запоет хорошим, простым голосом, то перед твоим духовным взором вырастет и народ русский, и его владыка-царь, и поймешь ты, что есть «нечто» и побольше да и подороже для людей, чем немецкая культура. Почувствуешь и смысл, и радость, и горе всего мимо нас идущего, познаешь и бога, и народ свой, и себя в нем!!»
Нестеров ценил в Шаляпине то, что ему самому было так близко в искусстве, - умение передать «душу» человеческую, «драму души нашей». В январе 1902 года, приехав в Москву, Нестеров был в Большом театре и в антрактах «Бориса Годунова» просиживал в уборной Шаляпина и видел, как этот гениальный художник работает, гримируется, готовится к выходу на сцену. Видимо, тогда певец подарил ему фотографию в роли опричника Вяземского «от искреннего сердца с любовью». В то время Нестеров сблизился с Шаляпиным и в день его 29-летия «пировал у него среди любопытных московских людей». В марте 1902 года Шаляпин гастролировал в Киеве. «Здесь у нас две недели, как все бредят Шаляпиным,- писал он Турыгину. - Этот действительно гениальный артист совсем тут свел всех с ума. На шесть гастролей (он берет за вечер 1200 р.) билеты были расхватаны в продолжение суток (с вечера 12 час. и до другого дня ночи 2 часов стояла, говорят, перед театром толпа в несколько тысяч). «А он, мятежный, ищет бури!» Пьян, говорят, ежедневно, в зале Гранд-Отеля... свистит Соловьем-разбойником, скандалит в трактире какого-то Лаврушина!

И на другой день возвышается до глубочайшей трагедии зла в Мефистофеле, до эпоса Сусанина, заставляет бледнеть, плакать, делает то, что способны делать величайшие гении мира. Вот воистину «русский гений». Гастроли Шаляпина в Киеве были шумными. «Пост у меня, - писал Нестеров Турыгину,- прошел по-скоромному». Восхищение даром великого артиста преобладало у Нестерова над житейскими пересудами. С ним художник связывал свои представления не только о творческих возможностях русского народа - он как бы видел воплощенной в образах, созданных Шаляпиным, всю сложность судьбы человеческой, исторической судьбы народа, судеб мира, воплощение вечных начал жизни. Шаляпин был для него не только конкретным человеком, перед гением которого он склонялся,- он был целым понятием. Недаром Нестеров делил людей, которых изобразил, либо желал изобразить (он думал тогда об образах Достоевского, Горького) в своей программной картине «Святая Русь», на «Шаляпиных» и «не Шаляпиных». Шаляпин отвечал Нестерову вниманием и уважением. В 1902 году, когда художник вчерне закончил «Святую Русь» и показывал ее знакомым, видел картину и Федор Иванович Шаляпин, весьма ее одобривший. Нестеров постоянно следил за все более и более крепнущим дарованием артиста, радовался его успехам за рубежом. Весной 1901 года Шаляпин выступал в миланском театре «La Scala». Успех был огромен.