Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава двадцать пятая

В 1937 году намечалось открытие большой Всесоюзной выставки «Индустрия социализма», и все готовились к ней. Нестеров получает официальное предложение: написать для этой выставки портрет Отто Юльевича Шмидта. Шмидт был многогранной личностью. Специалист в области математики, астрономии, географии, он был неутомимым исследователем Арктики, крупным общественным деятелем. Еще в 1918 году он вступил в Коммунистическую партию, был профессором Московского университета, руководил Госиздатом, был одним из основателей и главным редактором Большой Советской Энциклопедии, редактировал журнал «Природа». Но главным в жизни Шмидта были научные экспедиции. В 1933-1934 годах он возглавил полную героической самоотверженности экспедицию «Челюскина». Шмидт обладал разносторонними познаниями, и его интересы были необычайно широки. Об этом свидетельствует только один беглый перечень лекций, прочитанных им во время челюскинской эпопеи: «О скандинавской мифологии», «О творчестве Генриха Гейне и его жизни», «О фашистской расовой теории», «О биосъемке советской Арктики и субарктической области». В мае 1937 года О.Ю.Шмидт руководил организацией первой в мире дрейфующей станции «Северный полюс».

Нестеров всем этим живо интересовался. И когда к нему обратились с предложением написать портрет, Шмидта, то он, против ожидания многих, не отказался. Правда, поставил два условия - портрет не будет считаться заказным и писать его он станет только с натуры. Новая задача одновременно и радовала и волновала художника. Он явно беспокоился, хватит ли сил: «осталось ли «пороха», не сесть бы в калошу». К тому же мысли его были поглощены другой предстоящей работой - портретом К.С.Станиславского, выразившего полную готовность позировать художнику, но этому не суждено было сбыться. Нестеров стал писать О.Ю.Шмидта в его служебном кабинете, в разгар работы, встреч с людьми. «Обстановка писания,- как потом сообщал Нестеров П.Д.Корину,- была невероятно тяжелая, постоянно народ, люди деловые, занятые, мелькают перед глазами, говорят, так что из девятнадцати сеансов настоящих можно было бы выкроить не больше пяти...». Однако Михаил Васильевич писал портрет, по его словам, с удовольствием. Самого Шмидта он находил интересным, красивым, привлекательным человеком. Нравились Нестерову и люди, приходившие к Шмидту - в то время начальнику Главсевморпути. «Я сижу в стороне, - рассказывал художник Дурылину,- смотрю на него, рисую,- а у него капитаны, капитаны. Все с Ледовитого океана. Кряжистые. Он озабочен: в этом году ждут раннюю зиму, суда могут зазимовать не там, где следует, теребят его телеграммами и звонками. Он меня не замечает, а мне того и надобно. Зато я его замечаю». Нестеров изобразил Шмидта за столом, обращенным к зрителю. На столе - карта, книги, телефон, перекидной календарь. Говоря с собеседником, Шмидт о чем-то глубоко задумался. Это ощущение внутренней думы, сосредоточенности - основное в портрете. Шмидту, судя по его фотопортретам, был вообще свойствен глубокий, сосредоточенный взгляд очень умного, напряженно думающего человека. Пожалуй, ни один портрет Нестерова не был так сконцентрирован на передаче именно взгляда человека, его глаз. Остальное все написано без особого интереса. Размер полотна Нестеров взял большой, однако не сумел достаточно развернуть композицию, ее детали. Видимо, это мало увлекало его. Но характерно другое. Для Нестерова образ Шмидта не мог не ассоциироваться с героическими экспедициями, которые очень увлекали и волновали художника. Он даже напечатал приветствие в связи с завершением экспедиции И.Д.Папанина, в котором писал: «Долгая жизнь моя окрашена событием непостижимым». Но художник отошел от своего первоначального замысла изобразить ученого в костюме полярника. Его Шмидт - человек сильный, и эта сила его души, характера раскрыта в чертах лица, в глазах, в определенности и твердости его позы.

Зимой 1937/38 года Нестеров собирался писать портрет К.С.Станиславского. В ожидании этого он не искал иных моделей и, по словам Дурылина, очень томился без портретной работы. Дурылин вспоминал, что ему приходилось «сватать» в ту пору «то одно, то другое лицо из тех, кто могли его заинтересовать как портретиста, но тщетно, «сватанья» не удавались: «Хороший человек, уважаю, люблю - но...- он разводил руками,- но ничего не говорит мне как художнику» и. Нестеров уже начал поговаривать (этим он поделился с М.В.Статкевич), что больше писать не будет, что все ему «приелось», что у него ни к чему нет «вкуса», «аппетита». Но так случилось, что именно вечером того дня, когда он испытывал особый прилив хандры и усталости, к нему явились гости - Наталья Алексеевна Северцова (Габричевская), дочь покойного А.Н.Северцова, вместе с Е.С.Кругликовой. Елизавету Сергеевну Кругликову, знаменитую офортистку, Нестеров знал давно. Он встречался с нею и в Ленинграде, когда наезжал туда, - у А.П.Остроумовой-Лебедевой, у А.А.Рылова. «И вот, - писал он Статкевич 24 мая 1938 года, - случилось нечто: я «влюбляюсь» в старую, семидесятичетырехлетнюю, и полетело все прахом. Сейчас я пишу с нее портрет. Оба «влюбленные» страшно устают, но это не беда, оба живут, а это «уже хорошо» <...>». Нестеров писал портрет на квартире Габричевских, что помещалась в глубине двора старого здания Московского университета. Из писем к той же Статкевич видно, как трудно он давался художнику, он несколько раз хотел бросить работу, но увлечение моделью было велико, в один счастливый день наступил перелом - Нестеров вскоре закончил портрет. Он вышел красивым, артистичным и Нестерову нравился. Художник считал его любопытней двух предыдущих (Держинской и Шмидта). Портрет Е.С.Кругликовой в том же году приобрела Третьяковская галерея. Однако уже тогда Михаил Васильевич начинает всерьез думать о втором портрете.