Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава двадцать вторая

Первая встреча произошла на квартире ученого, на Васильевском острове. Нестеров впоследствии вспоминал: «Не успел я осмотреться, сказать несколько слов, ответить на приветствие супруги Ивана Петровича, как совершенно неожиданно, с какой-то стремительностью, прихрамывая на одну ногу и громко говоря, появился откуда-то слева, из-за угла, из-за рояля, сам «легендарный человек». Всего, чего угодно, а такого «выхода» я не ожидал. Поздоровались, и я вдруг почувствовал, что с этим необычайным человеком я век был знаком. Целый вихрь слов, жестов неслись, опережая друг друга... Более яркой особы я и представить себе не мог. Я был сразу им покорен, покорен навсегда. Иван Петрович ни капельки не был похож на те «официальные» снимки, что я видел, и писание портрета тут же, мысленно, было решено. Иван Петрович был донельзя самобытен, непосредствен. Этот старик 81 года был «сам по себе» - и это «сам по себе» было настолько чарующе, что я позабыл о том, что я не портретист, во мне исчез страх перед неудачей, проснулся художник, заглушивший все, осталась лишь неугомонная жажда написать этого дивного старика».

Первая встреча прошла в оживленной беседе. Страстность, внутренний напор, ясность мысли и убежденность Павлова делали ее увлекательной. Нестеров слушал его с огромным интересом и постепенно стал видеть «своего» Павлова. На следующий день они вместе приехали в Колтуши. Колтуши были в то время небольшим полурусским-полуфинским селом, с красивой ампирной церковью (ее потом напишет Нестеров) и бывшим барским домом. В Колтушах был пруд, в котором Павлов купался, невзирая на погоду, был и парк. Павлов жил тогда в деревянном двухэтажном доме со службами. Там же жили его сотрудники. Во дворе помещались собачники. Поселившись в комнате поблизости от кабинета Павлова, Нестеров стал размышлять, где ему следует писать портрет. Хорошо обставленный кабинет оказался темным - большие деревья закрывали свет, но рядом с ним находилась застекленная терраса, тоже окруженная деревьями, но более светлая. Павлов любил по утрам заниматься на этой террасе. Там он читал своих любимых писателей - Шекспира, Пушкина. Льва Толстого. На этой террасе, за чтением, и решил писать его Нестеров. «Это было, - вспоминал впоследствии художник,- так обычно, естественно для Ивана Петровича, вместе с тем давало мне надежду на то, что моя модель будет сидеть более терпеливо и спокойно». Жизнь в Колтушах шла по давно заведенному порядку. Просыпались около семи часов. Ровно в семь Павлов шел купаться. Потом принимались за чай, за чаем велись самые разные разговоры. Они превращались иногда в импровизированные лекции самого ученого, которые записывались тут же одним из его учеников. Нестеров восхищался удивительно светлым умом Павлова. Мнения свои Иван Петрович выражал горячо и с юношеским пылом отстаивал их. В том, чего он не понимал, признавался открыто, без всякого ложного самолюбия. Часто говорили и об искусстве. Здесь воззрения художника и его модели расходились. Павлов, по мнению Нестерова, «воспитывался не столько на Сурикове и Репине, сколько на Владимире Маковском, Дубовском и иже с ними, потому искусство для него и было лишь необходимым отдыхом, его жестковатым, но любезным диваном, а не высоким наслаждением, к которому нас призывали великие мастера Возрождения, гениальные поэты, музыканты». Во время этих бесед Нестеров постепенно уяснил для себя столь необычную «модель». После чая начинался сеанс. В это время Павлов обычно читал и позировал довольно спокойно. Но иногда ему хотелось поделиться с Нестеровым своими мыслями. Если ему попадался журнал с критической статьей по поводу его научных теорий, он забывал, что художник весьма далек от предмета, и с горячностью начинал доказывать неправоту автора. В такие минуты Нестерову приходилось откладывать палитру и терпеливо ждать, когда ученый, увлекаемый ходом своих мыслей, снова примется за чтение.

В момент работы над портретом Павлова Нестеров часто вспоминал Л. Н. Толстого. Он, пожалуй, второй раз как художник был поставлен перед задачей запечатлеть личность человека необыкновенного. И Нестеров то пишет своей дочери, О.М.Шретер, что лица Павлова напоминает ему в некоторых положениях лицо Толстого, то жалуется Турыгину, что Павлов так же плохо позирует. Но когда художник писал в 1907 году Толстого, он хотел не столько создать портрет, сколько сделать необходимый ему этюд для картины «Душа народа», замысел которой был ясен. Теперь стояла иная задача - нужно было написать именно портрет, следовательно, изобразить человека в основном, главном проявлении его характера и психологического состояния. Нестеров изобразил Павлова во время чтения, в момент напряженного постижения мысли, занимающей ученого. Композиция этого портрета отличается уравновешенностью и строгостью. Строгие линии как бы умеряют напряженно сосредоточенный взгляд Павлова, готовое стать порывистым движение его фигуры, точно сдерживают светлую, пронизанную солнцем листву деревьев, которая, кажется, вот-вот ворвется в окна веранды и заполнит ее своим шумом. Колорит скорее отличается мажорностью, чем сдержанностью, и это новая черта Нестерова-живописца. Формат полотна сравнительно с другими портретами Нестерова того времени небольшой - 80 на 77 см. Портрет Павлову понравился. Из Ленинграда приехали супруга. Ивана Петровича, Серафима Васильевна, и его сын. Они тоже одобрили работу, одобряли и другие. Ее можно признать определенной художественной удачей. Но Нестеров считал, что портрет Павлова требовал чего-то большего. В своих воспоминаниях он писал: «Я мог тогда уже видеть иного Павлова, более сложного, в более ярких его проявлениях, и я видел, что необходимо написать другой портрет этого совершенно замечательного человека».