Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава восьмая

Работа во Владимирском соборе к моменту ее завершения, как видно из высказываний Нестерова, явно его тяготила. Он просил Васнецова «больше не уговаривать» его сменить кисть живописца на кисть иконописца. «Иначе он рискует, - писал художник родным,- быть может, когда-либо от меня услышать упрек за собор и за уговаривание работать в нем». Работа над росписью собора накладывала свой отпечаток на творчество мастера. На первый план выступала религиозная идея, выражению которой художник подчинял как природу, так и человека. Свойственная Нестерову конкретность видения вступала в противоречие с желанием изобразить не столько реальный образ, сколько представление о нем, некую отвлеченную идею духовной жизни того или иного человека. Может быть, поэтому столь часто условность иконописи сочеталась с натуралистическими деталями. Особенно наглядно об этом свидетельствует его многострадальная картина «Юность Сергия Радонежского», которую Нестеров писал как раз в период работы во Владимирском соборе. Станковая картина превратилась, в полном смысле слова, в религиозную живопись, со всеми присущими ей отрицательными свойствами. Нестеров, видимо, отлично понимал серьезность своих неудач. Он пытается найти выход, однако это удается ему не сразу. Создает триптих «Труды Сергия Радонежского» (1896-1897), продолжает упорно работать над «Юностью Сергия». Но и в той и в другой композиции есть какая-то слащавая мистика, а выражение поэтического любования природой приобретает черты ложной экзальтации.

Трудно порой представить, что больше интересовало Нестерова в начале 90-х годов - работа во Владимирском соборе или же его картина «Юность Сергия Радонежского». Она была задумана следующей за «Варфоломеем» в цикле, посвященном Сергию, по значительно большей по размерам. Еще осенью 1890 года художник сообщал об этом своем намерении Е.Г.Мамонтовой. Однако работать над картиной он начинает только в мае 1891 года в Ахтырке, бывшем имении Трубецких, близ Абрамцева. Работал Нестеров усиленно, писал этюды фигуры и пейзажа, ездил в Зоологический сад в Москву, где рисовал зверей. Сохранились этюды для головы Сергия. Они все написаны с конкретных людей. Моделью одной из них послужил даже Аполлинарий Васнецов. В первоначальном эскизе Сергий помещен с левой стороны, на фоне весеннего леса, когда еще только набухают почки и природа как бы находится в ожидании перемен. Затем Нестеров изменил композицию, поставив фигуру в центре, и весна была уже майская, в полном расцвете. Однако главного в картине еще недоставало - не было лица Сергия. Образ Сергия не удавался ему. Нестеров неоднократно переписывал картину. Его письма того времени полны забот об этой работе. Считая ее в основе завершенной, Нестеров в январе 1892 года привозит картину из Уфы в Москву. Однако еще до того, как ее увидели, художника уже начали снова одолевать тягостные сомнения. Первыми, кому Нестеров показал «Юность Сергия», были Виктор и Аполлинарий Васнецовы, и обоим картина не понравилась. Нестеров стал переписывать пейзаж, который он весьма справедливо именовал тогда «декорацией», переписал и глаза Сергия. Показал в переписанном виде Архипову, тот, всегда щедрый на похвалу, нашел «Юность» выше «Варфоломея», однако картина понравилась Левитану, и Нестеров приободрился. Приехал П.М.Третьяков. Не сказав ни слова о картине (как будто он ее и не видел) и расспросив об Уфе, уехал. Все попытки Левитана, Остроухова, Васнецовых узнать мнение Павла Михайловича о новой работе Нестерова были весьма безуспешными. Художник явно начинал нервничать, видя, что Третьяков еще до отправки вещей на Передвижную в Петербург приобретает картины у его товарищей. Нестеров все же отправляет работу в Петербург, однако выставить ее не решается. Это чувство неуверенности после успеха, который сопровождал появление «Пустынника» и «Варфоломея», свидетельствовало не только о редкой взыскательности мастера к самому себе, но и о его крайне самолюбивой натуре. 29 февраля 1892 года он писал В.Г.Черткову: «Картину свою я решил в этом году не выставлять, считая ее недостаточно законченной, а главное, хочется видеть ее спустя несколько месяцев свежим глазом и тем дать себе возможность самому судить о ней здраво. Работая же ее несколько месяцев почти не отрываясь - сильно присмотрелся и невольно веришь каждому мнению. Большинству из видевших картину она нравится, но этого недостаточно: могут быть увлечены сюжетом, проглядев исполнение, а оно в художестве должно быть на равной высоте с содержанием». Уже в июне 1892 года Нестеров решается переписать картину на новом холсте и просит родных дать ему возможность поработать в Уфе, в большом зале, в течение не более двух месяцев.

«Последние две-три ночи почти напролет не сплю. Но верю, что, написав картину заново, найду в этом себя, покой душевный (ведь «Боярыню Морозову» Суриков тоже переписал на новый холст, а у Репина почти каждая вещь повторяется по два, а то и по три раза. Хотя я знаю, что я не Суриков и не Репин)».
Нестеров переписывает картину на холсте несколько меньшего размера (247X229) и в январе 1893 года снова привозит ее в Москву, и опять все - Симов, Светославский, Ап.Васнецов, Левитан, Архипов, Сергей Коровин, Суриков, Поленов, Е.Г.Мамонтова - хвалят картину, находя ее более удачной. Художник в это время - время сильных волнений и сомнений в себе - испытывал особый интерес к работам своих товарищей, противоположным по творческим устремлениям. Он пишет родным в январе 1893 года: «На днях видел давно жданную «Сходку» («На миру») С.Коровина. В виде особой любезности Сурикову и мне эта картина была показана первым. Не говоря о красках, которые обыкновенны, эта вещь замечательная, и судьба ее, вероятно, выдающаяся. Здесь показан мир божий как он есть. Это диаметрально противоположная вещь моей. Это нечто вроде «Власти тьмы» Л.Толстого».