Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава четырнадцатая

Нестеров, несмотря на кажущуюся независимость, очень внимательно следил за отзывами о своем искусстве. Среди них наиболее сильное впечатление на него произвели высказывания А.Н.Бенуа. Бенуа проводил резкую грань между собственно религиозными росписями Нестерова и его картинами, связанными с отражением поэтических сторон жизни человека и жизни природы. Резко критикуя первые и отдавая безусловное предпочтение вторым, Бенуа считал, что именно в поэтических картинах заключено истинное призвание художника, что именно в них Нестеров уже является «художником нового периода, периода свободного личного и вдохновенного начала в искусстве»
В 1901 году Нестеров, видимо внутренне соглашаясь с оценкой А.Н.Бенуа, писал Турыгину: «Как знать, может <...> Бенуа и прав, может, мои образа и впрямь меня съели, быть может, мое «призвание» не образа, а картины - живые люди, живая природа, пропущенная через мое чувство, - «опоэтизированный реализм».
Раздел, посвященный Нестерову, был закончен Бенуа во II выпуске его «Истории русской живописи» и появился в 1902 году. Автор здесь высказался о художнике уже более обстоятельно. Александр Бенуа писал: «Быть может, если бы русское общество вернее оценило его, если б оно дало ему возможность доразвиться в том направлении, которое было предначертано в его душе, Нестеров был бы цельным и чудным художником. К сожалению, успех толкает его все более и более на скользкий, для истинного художника, путь официальной церковной живописи и все более удаляет его от того творчества, в котором он, наверное, сумел бы сказать немало дивных и восхитительных слов. Ведь является же он, рядом с Суриковым, единственным русским художником, хоть отчасти приблизившимся к высоким божественным словам «Идиота» и «Карамазовых». Видимо, эти похвалы примирили Нестерова с Бенуа, но сомнения не оставляли художника.

К 1905 году им были закончены заказные работы.
Пятнадцатилетняя с небольшими перерывами деятельность религиозного живописца утомляла художника и тяготила его, о чем свидетельствуют письма Нестерова тех лет. Глубокие раздумья по поводу своего искусства заставили искать новые пути. Позднее, в 1907 году, сопровождая на своей персональной выставке театрального критика Ю.Д.Беляева, Нестеров говорил: «Я взялся за портреты после работ в абастуманской церкви. От мистики голова шла кругом. Думал, уже мне не вернуться к жизни. И вот набросился на натуру - да как! - глотал, пожирал». В начале 1905 года художника, казалось, больше волновали трагические события русско-японской войны, чем события первой русской революции. В мае 1905 года, когда Нестеров был в Париже вместе с Екатериной Петровной и Ольгой, пришло сразу два тяжелых известия: одно - о смерти его дочери Настеньки и второе - о гибели русской эскадры около Цусимы, и Нестеровы уже не могли спокойно пребывать за границей. По возвращении в Киев в начале июня 1905 года художник сразу уезжает на Волгу работать над этюдами для будущих картин. 17 июля он пишет Турыгину из Пучежа, что первую половину своего летнего странствия провел очень приятно, полезно для дела и для здоровья, что материалу собрано достаточно, что он надеется осуществить две старые затеи чисто нестеровского (лирического) характера и что они должны придать его предстоящей выставке более светский характер. Видимо, художник уже понимал, что события в жизни его страны, потрясенной первой своей революцией, и настроения в общественных сферах, определенные ею, таковы, что религиозные темы вряд ли будут иметь успех у публики, даже не сочувствующей революции. В своем письме Турыгину он говорит только о двух затеях. Однако к 1905 году относятся три картины: «За Волгой», «Два лада» и «Лето». Все эти работы, несмотря на известные отличия, могут быть объединены в один цикл. Картина «За Волгой» продолжала на первый взгляд старую тему, начатую художником еще в 90-е годы, посвященную женской судьбе. На высоком берегу реки - две фигуры: молодой купец в поддевке, в белой навыпуск рубахе, в картузе и около него женщина в крестьянской одежде старообрядок. Купец смотрит вдаль, на заволжские просторы, женщина сидит понурившись, погруженная в собственные печальные думы. Перед нами сцена человеческого горя и разъединенности. В обычную картину, повествующую о печальном одиночестве женской души, художник неожиданно вводит образ из другого мира - мира грубого, жизнедеятельного, отличного от того призрачного мира тихой обители, мира внутренней сосредоточенности, который он так любил изображать.

Жесткие и скупые линии пейзажа, однообразный и холодный цвет делают природу, окружающую женщину, равнодушно-холодной и жестоко безразличной к ее судьбе. Тот же Ю.Д.Беляев, рассказывая о своей встрече с Нестеровым на Волге в 1905 году, писал: «Мысли наши во многом сходились. Обоим Волга казалась русской элегией и современность ее являлась едва ли не трагической... Нестеров задумывал тогда большую картину, названия которой теперь не помню. Но он так наглядно описал ее, что я вполне ясно представил малейшие ее детали. Сумерки на Волге... На пустынном, чахлом и пыльном бульваре, какие имеются в любом приволжском городе, на скамейке сидят обнявшись девушка и добрый молодец... Она плачет... Он обнял и утешает. Позади неясный силуэт города, кое-где просвеченного зажигающимися огоньками...
- Грустно,- заключил свою фантазию Нестеров.