Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава десятая

Нестеров задумал очень сложную систему росписей. Ведь перед ним, казалось, открывались большие возможности: расписать самому целый храм. Дело было трудоемким, но вместе с тем и заманчивым. Художник желал следовать традиции грузинского средневекового искусства и вместе с тем намеревался передать в живописи храма свое ощущение, свое чувство, волнение, свое понимание. Увиденный им как-то во дворце наследника кинжал в ножнах слоновой кости с золотой инкрустацией подсказал колористическое решение росписи. Работа в Абастумане оказалась более сложной и еще более неблагодарной. Она растянулась на несколько лет и потребовала от Нестерова усилий, порой весьма далеких от чисто творческих задач. Создание «нового стиля», как впоследствии определилось, столь близкого прерафаэлитам и Пюви де Шаванну, вылилось во многом в борьбу с придворными архитекторами, придворными интригами и придворными жуликами. При постройке храма стены под живопись были загрунтованы на плохой олифе, и когда начали писать орнаменты по фону цвета слоновой кости и инкрустировать их золотом, стали выступать темные пятна. Нестеров справился с этой бедой, но стал протекать купол. Пришлось прекратить работу. На это уходили силы, порой казалось, что росписи так и не будут закончены.

Храм в Абастумане был посвящен Александру Невскому. Однако среди его росписей мы находим только две композиции на темы из жизни русского князя, канонизированного православной церковью. Одна из них - «Кончина Александра Невского» - была расположена на северной стене. Строгость самого сюжета, посвященного прощанию принявшего схиму князя с семейством и приближенными, не смогла спасти роспись от манерности. Фигуры были изображены в поворотах и движениях, как бы специально принятых в угоду изысканности композиционного замысла художника. Вторая сцена представляла Александра Невского молящимся перед битвой в новгородском соборе св. Софии. На выбор сюжетов абастуманского храма во многом оказал влияние и характер заказа. Поручая Нестерову росписи, безнадежно больной наследник российского престола, а затем и августейшее семейство желали создать храм в честь императорской фамилии. В евангельских сюжетах или же сюжетах из Жития святых не только должны были ясно усматриваться аналогии с судьбами заказчиков, но вместе с тем непременно трактоваться в возвышенном смысле. Наряду с привычным изображением Георгия Победоносца на стенах храма появились малопопулярные сюжеты мученичества св. Георгия и его кончины. Среди образов святых появился Пантелеймон Целитель, а среди евангельских композиций - «Рождество Христово», «Воскресение Лазаря», «Воскресение Христово», «Голгофа», «Моление о чаше», «Жены-мироносицы» - иначе говоря, композиции, сюжеты которых связаны с рождением, мученической смертью и чудесным воскрешением из мертвых. Посетители, входя и выходя из храма, глядя на композиции «Вознесение» и «Преображение», должны были уверовать в возможность лучшего. На столбах храма перед зрителем возникали изображения святых, в честь которых давались имена членам тогдашнего царского семейства. Здесь были и Николай Чудотворец, и св. царица Александра, и св. Анастасия, и св. Ксения, и св. Ольга, и св. Татьяна, и св. Алексей Митрополит, в честь которого и был назван, видимо, новый наследник русского престола. Поскольку храм был построен в Грузии, наследник пожелал, чтобы росписи были связаны с ее легендами и преданиями. И Нестеров в левом приделе изобразил богоматерь, вручающую виноградную лозу в виде креста св. Нине, которая, по преданию, начала проповедовать христианство в Грузии. Позировала для этюда св. Нины сестра милосердия петербургской Крестовоздвиженской общины Кабчевская, обладавшая на редкость своеобразным лицом,- «высокая, смуглая, с густыми бровями, большими удивленными, какими-то «восточными» глазами, с красивой линией рта...».

Нестеров сделал для Абастумана 56 эскизов, не считая 24 листов с изображением орнаментов. Почти все они были приобретены музеем Александра III. Художник писал их всюду, где только бывал, - и в Киеве, и под Москвой, и в Ялте, и в самом Абастумане. Нестеров не был доволен своей работой. Впоследствии даже жалел, что принял заказ. Много лет спустя он говорил Дурылину: «Трех церквей мне не следовало бы расписывать: Абастуман, Храм Воскресения, в Новой Чартории. Владимирский собор - там я был молод, слушался других, хотя П.М.Третьяков и предупреждал меня: «Не засиживайтесь в соборе». Там кое-что удалось: Варвара, князь Глеб. Хорошо еще, что я взялся за ум - отказался от соборов в Глухове и Варшаве. Хорош бы я там был! Всего бы себя там похоронил, со всеми потрохами».
Сергей Николаевич Дурылин писал, что в более поздние годы Нестеров неохотно говорил об Абастумане. Когда заходила об этом речь, то он чаще вспоминал о трудных условиях, в которых приходилось работать, чем о самих росписях. Критика того времени совершенно справедливо упрекала Нестерова во многих пороках: в отсутствии монументальности, в изломанности поз и движений, жеманности манер и миловидности лиц. Много надежд было связано у Нестерова с росписью этого храма, много отдано сил и опыта, и очень горько было, видимо, художнику спустя более двадцати лет после окончания росписей признаться Дурылину со всей откровенностью: «Абастуман - неудача полная».