Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава девятнадцатая

Осенью 1923 года Нестеров принимает деятельное участие в заседаниях по случаю выставки в Америке, занимается отбором вещей для нее. Правда, новые работы, предназначенные для выставки, не очень радуют его. Выставка в Америке задумывалась как крупное дело. В ней были заинтересованы и художники и государство. Недаром Наркомат иностранных дел командировал туда Ивана Дмитриевича Сытина, в прошлом крупного издателя, в надежде на его блестящие организаторские способности. В начале декабря 1923 года выставка уехала в Америку. На ней было представлено около тысячи работ ста мастеров. И теперь художникам, по выражению Нестерова, предстояло «трепетно ожидать щедрот от американских дядюшек». Уже в самой этой иронии художника заключена, как всегда, трезвая оценка явлений. «Выставка русского искусства» (так она называлась) открылась 8 марта 1924 года в Нью-Йорке в Большом центральном выставочном зале, что помещался на двенадцатом этаже огромного доходного дома, и экспонировалась там. более месяца. Затем, разделившись на две части - Южную и Северную выставки, в течение 1924-1925 годов объездила многие города - Нью-Орлеан, Лос-Анджелес, Бирмингам, Балтимор, Торонто.

На выставке были представлены произведения начиная с XVIII века. В ней принимали участие почти все современные крупнейшие мастера: Архипов, Бакст, Бродский, Г.Верейский, Добужинский, Голубкина, Грабарь, Кончаловский, Коненков, Кустодиев, Лансере, Матвеев, Машков, Остроумова-Лебедева, Петров-Водкин, Сарьян, Сомов, Чехонин, Юон. Однако особого успеха, и прежде всего финансового, выставка не имела. Музеи работ не покупали, цены из-за неосведомленности были назначены очень высокие, особенно некоторыми петроградскими художниками, и это, видимо, многих охладило. Из ста участников только работы сорока были проданы. После вернисажа, где было около восьми тысяч посетителей, интерес резко упал - в день потом бывало не более девятисот человек. Число, конечно, минимальное, если вспомнить, что во время персональной нестеровском выставки 1907 года в Петербурге в день приходило до двух тысяч посетителей. В конце апреля 1924 года Нестеров уже называет американскую выставку авантюрой и сообщает Турыгину, что она завершилась не блестяще. В то время его живо занимала судьба художников, покинувших Советскую Россию. Он пишет Турыгину в 1924 году, что из них лишь только двое живут хорошо - Бакст и Сории, ставший модным портретистом с богатой клиентурой, что слухи о колоссальном богатстве и успехе Рериха оказались преувеличением, что плохи дела Судейкина, что в Париже бедствует К.Коровин, а Милиоти, Шухаев, Тархов «одичали» от голода. Нестерова поразило и, видимо, вызвало раздражение, когда он узнал, что американцы предложили устроителям выставки «для оживления» вернисажа пригласить десять красивых девушек и столько же юношей с тем, чтобы они на роликах разъезжали в национальных костюмах среди избранной публики.

В письмах Турыгину он сообщает, что выставку посетили и Шаляпин и Анна Павлова. Принимали участие в ее судьбе и организации Рахманинов, А.И.Зилоти (знаменитый пианист и дирижер). К.С.Станиславский (в то время он был вместе с Художественным театром на гастролях в Америке). Однако это мало помогло успеху.
И.Д.Сытин в своих воспоминаниях писал: «Выставка была задумана для сближения, как показательная. Но дело оказалось малоудачным. Картины мы повезли только те, которые были в запасе у художников. А их было немного и случайного подбора. Таким товаром торговать было нелегко, да и торговцы приехали малопригодные. Руководитель выставки И.И.Трояновский - любитель искусств, учитель - не сделал всего, что надо было в смысле рекламы; среди самих художников начались разногласия. Полутора месяцами позже, когда я приехал в Америку и разобрался в положении, было уже ясно, что выставка, как она предполагалась, не удалась. С чувством неудовлетворенности по поводу постигшей нас неудачи я покинул Америку и возвратился в Россию».
Одновременно с Сытиным в середине лета 1924 года вернулись Трояновский и Игорь Грабарь. Нестеров считал причиной неуспеха выставки отсутствие интереса к искусству у большинства американцев. В своих письмах того времени он подчеркивал, что так называемые «духовные интересы» у этих людей в зачаточном виде, и поэтому все, что сейчас является у них из Европы, они охотно «пересаживают к себе, платя за это деньги». Нестеров пересказывает Дурылину, со слов приехавших, что в Соединенных Штатах все иное, по сравнению с Европой: «Методы воспитания - упрощенные до последней степени. Наукой и запросами высшей культуры заняты немногие «избранные»... Надобности в искусстве нет... Все упрощено до чрезвычайности». Огорчения, связанные с американской выставкой, не были единственными. В лето 1924 года Нестеров мало работал. Он писал Дурылину: «... что-то не клеится все, то лень, то погода плохая, а время идет да идет». Летние месяцы были единственно возможными для работы. Нестеров не имел мастерской, а две комнаты, в которых он жил с семьей, были темными в зимнее и осеннее время. Он всегда ждал, когда выпадет снег и когда в комнатах станет светлее.

Все лето в Дубках, в деревне Зайцево, художник писал портрет своей дочери, Веры Михайловны (в замужестве Титовой). Задумал он изобразить ее в белом платье на фоне цветущих яблонь, но портрет не получался, не удавалось достигнуть сходства, художник без конца переписывал лицо. Яблони отцвели, наступило лето, и он решил изобразить дочь с букетом полевых цветов. Однажды, позируя, Вера Михайловна сильно простудилась, и ей пришлось уже позировать в пальто. Она сидела весьма грустная, со скорбью в душе.
В.М.Титова писала впоследствии С.Н.Дурылину: «Был момент, когда, отчаявшись в себе, папа решил оставить совсем писать. Я еще более стала грустна, и если он продолжал его, так только для моей матери, не хотя ее этим обидеть. Портрет был закончен. По счету я и не помню, какое количество сеансов было на него потрачено, но я, по словам папы, «сижу на скамейке, как галка с разинутым ртом». Опущенная рука держит одинокий полевой василек вместо предполагаемого букета полевых цветов...».
Нестеров считал портрет неплохим по живописи, но недостаточно схожим, а следовательно, и не портретом, никому его не показывал, почти не говорил о нем. Он думал уже о новом портрете Веры Михайловны, но замысел его был осуществлен лишь спустя четыре года, в 1928 году.