Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава седьмая

Из Киева Нестеров возвратился в Москву, поселился в Абрамцеве и начал работать над эскизами «Воскресения» для Владимирского собора. Е.Г.Мамонтова предложила художнику поселиться в одном из флигелей своего дома, в большой, светлой и удобной комнате, из окон которой виднелось поле, деревня Быково, а вдали синеющий лес. Но Нестеровым постоянно владела беспокойная мысль - как принимает московская публика его «Варфоломея». Мнения были весьма различны - от восторженных отзывов до утверждения, что художник сумасшедший. В начале лета Михаил Васильевич уехал в Уфу, по дороге он сильно простудился и серьезно заболел. Врачи посоветовали поехать в Крым или на Кавказ. Воспользовавшись приглашением супругов Ярошенко, с которыми он особенно подружился в последние два года, Нестеров отправляется в Кисловодск. В Минеральных Водах его встречала жена Ярошенко - Мария Павловна. В то время не было еще железной дороги, ехали на лошадях. Вскоре художник, привыкший к тихой, строгой природе, увидел сияющий на утреннем солнце Эльбрус. Усадьба Ярошенко находилась на горе, недалеко от собора. Рядом жили семьи В.Г.Черткова, единомышленника и друга Льва Толстого, историка С.М.Соловьева, группа профессоров-врачей. В небольшом домике помещалась мастерская Ярошенко, к домику примыкал балкон, который Ярошенко с помощью дочери С.М.Соловьева - Поликсены Сергеевны, талантливой поэтессы, публиковавшейся под псевдонимом Аллегро, - расписал в стиле помпеянских росписей.

Нестеров нанял небольшую комнату поблизости и каждый день стал бывать у Ярошенко, на «помпеянском» балконе, постоянными посетителями которого были очень разные люди - ученые, философы, писатели. Бывали здесь и актеры, певцы, музыканты, желавшие, прежде чем выступать перед публикой, показать свое искусство в более узком кругу ценителей. В Кисловодске Нестеров часто встречался с В.Г.Чертковым. Он писал впоследствии, что, «беседуя о Толстом, о его учении, я чувствовал немалое желание Владимира Григорьевича вовлечь меня в толстовство; однако, питая восторженное преклонение перед гениальным художником Толстым, я не чувствовал влечения к его религиозно-философским воззрениям». Художник не чувствовал влечения не только к толстовству, но и к самой личности В.Г.Черткова, хотя и отдавал ему должное. Чертков вырос в атмосфере религиозных интересов. Его мать, родная племянница декабриста Захара Чернышева, будучи несчастливой в семейной жизни, встретилась за границей с последователями лорда Грэнвилла Редстока, основателя евангелистического учения, и стала евангелисткой. Во время приезда лорда Редстока в Петербург в 1874 году она познакомила с ним мужа своей сестры, полковника кавалергардского полка В.А.Пашкова, занимавшего очень высокое общественное положение. Пашков содействовал возникновению русской организации евангелистов, так называемых пашковцев. Евангелисты вели широкую пропаганду своего учения и среди рабочих, с этой целью издавали в 1875-1886 годах журнал «Русский рабочий». В отличие от Толстого во взглядах Черткова было много от евангелистов, утверждавших, что бог предопределил к «спасению» всех людей, принявших евангелие, и что каждый человек свободен в выборе своего пути к этому «спасению».

Чертков не отличался скромностью. О своей первой встрече с Л.Н.Толстым он писал: «Насколько мне известно, он (Л.Н.Толстой) также нашел во мне первого своего единомышленника». Чертков заявлял даже, что узнал о новых взглядах Толстого от собеседников, которые удивлялись главным образом тому, что Толстой «высказывает точно такие же взгляды», самостоятельно до них дойдя2. Чертков, в прошлом блестящий кавалергард, стал руководителем того направления, которое получило название толстовства. Нестеров написал небольшой этюд с Черткова. Неукротимость проповедника соседствует в этом портрете с непреклонной властностью, и вместе с тем в глазах - какая-то горестная черта, горестный вопрос. Другой портретный этюд, написанный в то время с жены Черткова, Анны Константиновны, послужившей моделью для ряда картин Ярошенко, в том числе для его знаменитой «Курсистки», полон искреннего чувства, женской обаятельности, душевной порывистости и чистоты. Нестеров все больше сближался с Ярошенко, часто уходил вместе с ним на этюды. Но работал практически мало, да и болезнь, видимо, тяготила его. В письме к Е.Г.Мамонтовой художник писал: «<...> Кавказ я никогда не любил, ехал туда по необходимости, природа его мне чужда, в ней нет (по-моему) той тихой песни севера, которая мне так любезна и понятна у нас... Правда, я не видал «настоящего Кавказа», быть может, тогда пришлось бы мне свои слова взять назад или оговориться. Грандиозное имеет свою неоспоримую красоту, но в Кисловодске, где я и живу теперь, Кавказ еще не носит на себе следов величия и, говорят, не характерен... Кроме того, я попал сюда в невыгодном состоянии духа: я живу на положении больного, в томительном ожидании операции... При подобном настроении эстетические потребности невольно уступают место тяжелому чувству предстоящей неизвестности». Однако операции делать не пришлось. Когда Нестерова поместили в одну из петербургских клиник, известный хирург, профессор Е.В.Павлов, с которым художник познакомился в Кисловодске, счел операцию ненужной. И в начале осени 1890 года Нестеров был уже в Киеве. Он сравнительно быстро делает эскизы к «Рождеству Христову» и «Воскресению», начинает работать по эскизам В.М.Васнецова над образами Бориса и Глеба, усиленно стараясь помочь ему в осуществлении столь грандиозного замысла.