Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава двадцатая

В конце мая 1926 года исполнилось сорок лет его творческой деятельности, ровно сорок лет назад он получил звание классного художника за картину «До государя челобитчики». Было много приветствий и среди других поздравления от Третьяковской галереи и Русского музея. А Уфимский музей, отметивший в то время пятилетний юбилей, переименовал свое название «1-й Пролетарский музей» на «Государственный музей искусства имени Нестерова». Все это доставляло приятные минуты. Но художника беспокоили дела, связанные с Выставкой русских художников в Америке, и неудача этой выставки, беспокоило то, что до сих пор работы не возвратились назад. В то время в кругах музейных деятелей дебатировался вопрос о том, нужно ли выставлять для обозрения публики произведения Александра Иванова - его картину «Явление Христа народу» и многочисленные эскизы и этюды к ней. Раздавались довольно громкие голоса, что «религиозное» искусство чуждо новому, советскому зрителю. Нестерова все это крайне беспокоило, огорчало, волновало. Он считал Александра Иванова учителем в самом обширном смысле слова, а каждую его художественную мысль правдивой и реальной школой, считал, что все произведения великого художника, сама картина, эскизы и этюды к ней должны быть выставлены в Румянцевском музее, где в то время они хранились. «Весь Иванов, - писал он Петру Ивановичу Нерадовскому, заведовавшему в те годы художественным отделом Русского музея, назначенному в Комиссию по обсуждению вопроса о наследии Иванова, - должен быть доступен, открыт народу, он верно послужит его просвещению».

В 1926 году Нестеров начинает писать воспоминания. С большим интересом приступил он к новой для себя работе. Писал быстро. Особенно плодотворно работал в Гаспре поздней осенью, в доме отдыха ЦКУБУ. Гаспра, небольшое курортное место, расположенное в десяти километрах от Ялты, теперь уже слилась с Мисхором. Нестерову приходилось бывать там еще в дореволюционные годы, он часто заезжал в Ялту, жил на даче в Олеизе, когда его дочь Ольга еще была девочкой. На этой даче в 1901-1902 годах жил и А.М.Горький. Теперь в бывшем имении графини С.В.Паниной, где в 1901 - 1902 годах Л.Н.Толстой писал своего «Хаджи Мурата», помещается санаторий «Ясная Поляна». Нестеров не был в Крыму уже давно и вообще долгое время не отдыхал по-настоящему. Понемногу силы восстанавливались. Вскоре художник начал писать этюды. Была поздняя осень, и рано темнело, может быть, потому Нестеров больше работал над своими воспоминаниями и много читал. Особенно его увлекала книга В.В.Стасова о Н.Н.Ге. Нестерову всегда было свойственно не простое любопытство к фактам, он умел видеть за ними судьбу человека. Он и прежде не сочувствовал искусству Николая Николаевича Ге, и эта неприязнь была взаимной. Теперь же, прочитав дневниковые записи Ге, Нестеров укрепляется в своем мнении и пишет Екатерине Петровне: «Смесь ума, таланта, лучших побуждений с озлобленностью, актерством всякого рода, жаждой популярности во что бы то ни стало. Такой «винегрет» чувств, мыслен - хороших и плохих. Все это приправлено «толстовством». В результате - жаль человека, замученного обстоятельствами, ставшими против него на протяжении долгой жизни». Интересы Нестерова, как всегда, не ограничивались только искусством, читал он в Гаспре и сочинение французского историка Гастона Буассье «Археологические прогулки по Риму», и записки Е.Р.Дашковой, облик которой ему напомнил Наталью Григорьевну Яшвиль. Художник, видимо, хорошо себя чувствовал в Крыму и вернулся в отличном настроении. Конец 20-х годов отмечен организацией ряда крупных выставок. В марте 1927 года в Третьяковской галерее открылась выставка Сурикова, на которой предстала в первозданном виде «Боярыня Морозова». Незадолго до открытия Петр Петрович Кончаловский, прославленный художник, к тому же зять Сурикова, пригласил Нестерова в галерею ее посмотреть.

«Дымовая завеса» с картины снята, - писал Нестеров в начале февраля 1927 года Нерадовскому, - и я вновь, после чуть ли не сорока лет, увидел то, что так поразило всех нас тогда. Изумительные краски загорелись вновь. Все ожило, заволновалось, заблестело. Какая дивная вещь «Боярыня Морозова»! Как в ней непосредственно чисто живописное творчество. В ней нет еще ничего заученного - все открыто впервые... Именно в ней, в «Боярыне Морозовой», Суриков нашел свои краски. В «Ермаке» же их завершил, закрепил, а духовно возрос до глубочайших мистических откровений, до своего предельного пафоса». В Москву в те дни, когда открылась выставка Сурикова, из Коктебеля приехал Максимилиан Волошин. Он был примечательной фигурой своего времени. Поэт, художник, критик, страстный путешественник, Максимилиан Волошин поражал универсальностью личности и широкой эрудицией даже таких людей, как В.Брюсов, A.Бенуа, Луначарский. В 1907 году в журнале «Весы» была опубликована его статья о выставке Нестерова. Позднее Суриков, по рекомендации И.Грабаря, выбрал его своим биографом, он считал, что с ним он может говорить как художник с художником. Эти беседы были опубликованы в 1916 году журналом «Аполлон» и произвели сильное впечатление на Нестерова, близко знавшего великого русского живописца. Теперь Волошин читал отрывки из своей большой работы о Сурикове, и художник весьма сожалел, что она не опубликована. Побывал Волошин и в нестеровском доме, где читал уже своп стихи, понравившиеся взыскательному мастеру.
В Москве кроме выставки Сурикова открылись в то время выставки Васнецова (о ее полноте особенно заботился Нестеров) и Кончаловского, где художник отметил картины, созданные под впечатлением поездки в Новгород, - «Возвращение с ярмарки» и «Игумен Варсонофий». Нестеров был по-прежнему занят своими воспоминаниями - эта работа интересовала, но вместе с тем часто посещала и горькая мысль: не есть ли это конец художественной деятельности. «Автор, - писал он Турыгину 8 марта 1927 года, - и по сей день - один и тот же, его лицо обозначилось рано - и в главном не менялось. Жизнь пролетела быстро, и какой печальный, преждевременный конец (как художник)». Но опасения его оказались беспочвенными. Жизнь Нестерова-художника продолжалась.