Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава девятая

Картина вызвала самые разноречивые отклики и в том числе и обвинения в декадентстве. В этом, кстати сказать, был обвинен и Врубель, представивший на выставке две свои скульптуры и первый вариант декоративного панно «Утро», где четыре аллегорические фигуры олицетворяли пробуждение природы. Нестеров был чужд символизму, столь определенно проявлявшемуся в то время в творчестве Врубеля. Он, скорее, искал в своих картинах из жизни святых и мучеников связей с реальным бытием героев, а если и изображал что-либо чудесное, то, как правило, пытался ввести это в рамки привычного восприятия. Картина «Чудо», а потом «Димитрий царевич» были, пожалуй, исключениями. И в дальнейшем обращения к сюжетам мистического порядка не носили программного характера, были случайными. Нестеров весьма ревностно реагировал на обвинения в принадлежности его «к новейшим западным течениям в искусстве - символизму, декадентству и т.д.». Он считал подобные высказывания большим заблуждением, считал, что поет «свои песни», слагавшиеся в его душе из тех обстоятельств личной жизни, которые оставили наиболее глубокий след. Художник писал М.П.Соловьеву в начале 1898 года, что поэзия его произведений - «поэзия одиночества, страстного искания счастья, душевной тишины и покоя». Художник объяснял разноречивый характер суждений о его картинах их субъективным характером, считал неправыми тех, кто сомневался в его искренности.

Нестеров в то время явно разрывался между желанием иметь успех на Выставке русских и финляндских художников, казавшейся ему «молодой и свежей», и своим отношением к Товариществу. Его радовал и успех у передвижников «Великого пострига», радовало и официальное признание. И он с удовольствием писал своему другу Елене Адриановне Праховой, спустя год ставшей его невестой, что Николай II при посещении выставки был с ним «очень ласков» и выразил удовольствие, что «Великий постриг» приобретен Музеем ими. Александра III, что «государь пожелал приобрести «Благовещение», выставленное там же. Радовало его и то, что «Великий постриг» нравился художникам. Нестеров все больше и больше начинает интересоваться делами «Мира искусства», полемикой, которая развернулась вокруг дягилевского журнала. Уже и в представлении окружающих имя Нестерова все больше связывается с новым объединением. В сатирическом журнале «Шут» (№ 13) за 1899 год была помещена карикатура П.Е.Щербова на «Мир искусства» под названием «Дягилев доит корову». В виде коровы изображалась княгиня М.К.Тенишева, финансировавшая в ту пору издание журнала, в виде петуха - художник Л.С.Бакст. Д.В.Философов (художественный критик, один из идеологов «Мира искусства») был изображен с кружкой; перед коровой на коленях стоял И.Е.Репин, держащий блюдо с лавровым венком. Среди этой компании карикатурист нашел место и Нестерову. «Не пощадили ни чина, ни звания...» - писал он Турыгину. «Маленький человечек с пяльцами в детском «наивном» платьице - увы! - «твой друг». Нестеров и не подозревал, что, когда Щербов, встретив его на выставке, спросил, не сам ли он вышивал «Варвару» и «Богоматерь» (вышивки, исполненные Е.А.Праховой по мотивам этих картин, были представлены на выставке), тема для карикатуры уже была готова.

В одном из номеров журнала «Мир искусства» за 1900 год помещаются репродукции с произведений Нестерова. В то время художник с увлечением работает над картиной «Голгофа» («Она занимает меня своей новизной, «трагедия» - для меня задача небывалая. Да и формы более строги, чем обыкновенно,- дают мне немало забот»), И вот в конце января 1900 года, в начале нового века, открывается 2-я выставка журнала «Мир искусства». Нестерова волнует не только как принята его картина «Преподобный Сергий Радонежский», но и как выглядит его портрет, написанный Ф.А.Малявиным, талант которого он сумел оценить сразу. В Киев, где был в то время художник, приходит письмо от Турыгина, в котором рассказывается о неблагоприятном отношении к его «Сергию», а уже 31 января Нестеров отвечает приятелю, что ведро холодной воды было вылито на него «весьма вовремя». «Еще в прошлом году Прахов и кн. Яшвиль удержали меня от посылки этой картины, как не подходящей к Дягилеву, она хороша бы была у нас в «богадельне» на Морской (то есть на передвижной выставке, устраиваемой обычно в доме Общества поощрения художеств на Морской ул. в Петербурге) и, пожалуй, имела бы там успех. Ну а здесь, конечно, она и сера и надоела. Обещаюсь никогда больше не «приставать» к публике с «угодничками». Видимо, неуспех на выставке «Мира искусства», неуспех, связанный с характером решения темы, понимание какого-то кризиса в собственном творчестве, необходимости поиска нового пути, осознание своей «устарелости» весьма волновали художника. Нестеров принадлежал к людям, умеющим с редкой прозорливостью, пусть даже во вред собственному самолюбию, понять, осознать свое поражение и оценить достоинства других.
Соглашаясь со своим собственным поражением, он защищает Ф.А.Малявина от нападок приятеля, обидевшегося, что портрет его друга написан «с наглостью и нахальством». Нестерову всегда было присуще чувство нового, и он писал Турыгину, что Малявин «для нас, «стариков», еще загадка, и как знать, может, разгадать ее суждено не нам, а тем, кто пойдет за нами». Он писал Турыгину: «...сходи еще на выставку «Мира искусства» и проверь себя. О сходстве я и сам не буду говорить - да в Малявине, быть может, и не оно важно. Сумей (если есть) найти наслаждение в самой живописи, постарайся смаковать ее помимо мысли о сходстве. Сходи и напиши мне без «негодования» все, что вынесешь с этой, надеюсь, все же интересной выставки». Однако «Преподобный Сергий Радонежский» нашел официальное признание, и Дягилев телеграфировал Нестерову в марте 1900 года, что его картина приобретена в Музей Александра III.