Ирина Никонова о Михаиле Нестерове

Глава двадцать первая

До 1928 года Нестеров написал маслом всего лишь два своих портрета - один, еще ученический, в 1882 году, где двадцатилетний юноша выглядит почти мальчиком-подростком, столько в лице его еще детской пытливости, другой, в 1915 году - поколенный, в пальто и шляпе на фоне раздольного пейзажа. Нестеров не любил этот свой портрет и даже продал, не сказав ничего семье. И вот в начале 1928 года он снова обращается к автопортрету. Написанный на почти квадратном полотне, он был невелик по размеру. На темном фоне резко выделены светом лицо и рука, энергично схватившаяся за край жилета. Черты лица резко очерчены. Из-под пенсне - острый и быстрый взгляд зорких глаз. По своему образному решению, выражающему мгновенное состояние, автопортрет, приобретенный впоследствии Русским музеем, очень близок к работам 20-х годов, близок он и по восприятию художником модели: резкому, порой граничащему с карикатурностью.
«Автопортрет, - писал Нестеров Дурылину в марте 1928 года, - всем без исключения нравится, как по сходству, так и по характеристике. Отзывы о нем разнообразны. Кто находит его несколько старше, чем сам «молодцеватый такой» оригинал. Кто такое мнение опровергает. Находят его «острым». Что он очень «динамичен», что выражает собой всю сумму содеянного этим господином... Словом, хвалят взапуски».

Однако чувства удовлетворения у самого художника или не было вовсе, либо оно прошло, либо перед ним возникли новые задачи, и летом 1928 года Нестеров написал другой автопортрет.
Екатерина Петровна сообщала в то время Дурылину: «Работал... он недели две, и очень усиленно, часов иногда по 5-6. Похудел, извелся, но добился хорошей вещи... Новый автопортрет нельзя ставить рядом с зимним, настолько тот кажется убогим и жалким. Левый - большой, по колена, в белой блузе, которая написана с большим мастерством. Голова и фигура нарисованы очень строго и красиво. Словом, это серьезная, сильная вещь, лучше всех предыдущих». В этих словах жены художника заключена большая правда. ...Человек умным зорким взглядом смотрит на зрителя, взглядом пристальным, неотступным. Нервная подвижность его лица как бы умеряется и успокаивается внутренней сосредоточенностью и собранностью всех мыслей воедино. Эта сосредоточенность определяет прямую, внушительную постановку его фигуры, строгую и ясную композицию портрета. Фигура человека рельефно выступает на темно-сером, почти глухом фоне. Свет, падающий слева, освещает часть лица, рукав белой блузы. Его голубоватые, желтые, синие, серые рефлексы проходят где-то сзади фигуры, высветляют деревянный туес с разноцветными кистями, покрытый легким цветным узором. В этом портрете нет изображения интерьера. Все внимание сосредоточено на фигуре человека. Расписной туес с кистями - деталь не психологическая, не композиционная, но вместе с тем она определяет основное направление деятельности человека - его занятия живописью. Если в портрете В.М.Васнецова для характеристики духовной устремленности художника Нестеров прибегал к сравнительно подробному описанию интерьера, то здесь все сведено лишь к одной этой детали. В портрете есть и другая новая черта. Художника интересует не столько изображение характера, хотя его психологический дар здесь проявляется по-прежнему, сколько выявление основной и главной черты жизни человека - его деятельности. Активное отношение художника к миру является внутренним содержанием образа, основным его стержнем. Острый взгляд человека, прямой и внимательный, и напряженно выжидательный жест его рук, и рабочая блуза, его настороженность и вместе с тем горделивая осанка фигуры - все говорит о характере художника, осознающего значительность своей деятельности. Это выявление главной, определяющей черты в характере - безусловно новое качество в творчестве мастера. В письме к Дурылину в сентябре того же года Нестеров рассказывал, как один из его знакомых, глядя на портрет, недовольно заявил, «что ему было бы приятно видеть гостеприимного хозяина», что едва ли совпадает с тем, о чем думал автор, который мечтает, полагать нужно, войти «в Историю русского искусства» не как «гостеприимный хозяин», а как-то по-другому». Эти строки говорят о программности замысла художника. В том же письме он сообщает, что Н.Г.Машковцев (тонкий и проникновенный знаток русского искусства, которого Нестеров называл Талейраном за его ум и дипломатические способности и с мнением которого явно считался, хотя и не всегда верил в его искренность), увидав портрет, воскликнул несколько раз: «Совершенно удивительно».

Осенью, до отъезда в Гаспру, у Нестеровых бывало много народа. Бывали и руководители Третьяковской галереи. И все особенно единодушно хвалили автопортрет. «Грабарь находит, - писал Нестеров Турыгину в письме от 25 октября 1928 года, - что старость моя - «завидная старость», что если бы не Советская власть, то, быть может, никто бы и не знал об этой скрытой до 17-го года, до Октябрьской революции, способности моей к чистому портрету...». Изменяется тема портретов Нестерова по сравнению с дореволюционными работами. Теперь - это тема активного, мыслящего человека, значительного своей деятельностью, тема творчества и созидания. Художественные приемы, к которым прибегает мастер в своем автопортрете, скорее близки по своему характеру работам Перова и Крамского, чем работам самого Нестерова середины 1900-х годов. Нестеров говорил о Крамском: «Он любил голову у человека, он умел смотреть человеку в лицо». Именно этим стремлением смотреть «человеку в лицо», показать его во всей характерности и выразительности определены многие особенности и других нестеровских портретов того времени.
Автопортрет 1928 года явился началом тех работ, которые составили Нестерову славу лучшего советского портретиста. Он свидетельствует о том, что к 1928 году у художника вырабатываются новые принципы. Правда, он остается верен и прежней тематике: в том же 1928 году Нестеров пишет «Элегию», где изображает слепого монаха, идущего по лесистому берегу реки и играющего на скрипке. Однако творчество Нестерова было определено реальным ходом истории, и на формирование нового в его искусстве, безусловно, оказывала влияние вся советская художественная культура. Появление именно в 1928 году подобного автопортрета не было случайностью.