Часть четвертая
643. Е.Д.ТУРЧАНИНОВОЙ
Москва, 12 декабря 1941 г.
Глубокоуважаемая и дорогая Евдокия Дмитриевна!
Так было приятно получить весточку от Вас из прекрасного далека, из «Челябы». Ваше житейское благополучие нас искренне порадовало. Живете Вы в тепле (мы тоже), кушаете сытно. Мы предпочитаем меню вегетарианское: картошку, капусту и прочие злаки. Дух наш бодр, и мы с успехом отражаем врага от Москвы.
Другое дело- здоровье, но ведь оно от нас не зависит. Что Вы хотите, когда человеку не сегодня-завтра стукнет восемьдесят, у сына чахотка, старшая дочь на костылях. Все это не может прибавить к былому «вдохновению» еще вдохновения, и я о нем позабыл уже и думать. Если доживу до лета, - это будет очень хорошо. Вообще же мы живем тихо, к нам заходят старые друзья, посидим, поговорим и разойдемся.
Недавно получил письмо из Омска от 3.О. Она тоже вроде того, что благоденствует, что нас весьма радует. Получаем трогательные письма из Болшева, там оба супруга прихварывают, что для молодых людей даже и нехорошо.
Наша Москва имеет все признаки города, готового каждую минуту отразить врага, а тот зябнет, так как у нас морозы лютые (сегодня 20 град.), а было до 30-ти.
Вот видите, наша жизнь у Вас, «как на ладоньке». Она несложна, однако и не без впечатлений, коих Вы в Вашей «Челябе» лишены. В бомбоубежище мы не ходим, так как не видим в этом надобности.
Будьте же здоровы и благополучны. Наш общий привет Вам и Марии Дмитриевне. Увидимся ли когда?
644. Н.И.ТЮТЧЕВУ
Москва, 15 декабря 1941 г.
[...] Сведения последних дней утешительные: враг, хотя и медленнее, чем нам бы хотелось, отходит на новые позиции, и хорошо было бы, если бы он на них не задерживался и не стал «окапываться» до лучших дней. [...]
Дни наши (у меня и у Алексея) проходят во сне. Ночи тоже. На бомбоубежище смотрим равнодушным оком. На днях бросили немцы 5 фугасок почти в одном месте. Одна из них (небольшая) попала в клинику, где работают Наталья и Ирина. Вылетели не только все стекла, но и рамы. Убитых и раненых (кроме прибывших с фронтов) не было: дело было ночью.
Меня обычно посещают оставшиеся здесь знакомые, им я рад, бывают и новые (очевидно, посмотреть, как живет этот неугомонный старик). Здоровье мое то получше, то похуже. Причины ни тому, ни другому не известны. [. ..]
645. С.Н.ДУРЫЛИНУ
Москва, декабрь 1941 г.
Дорогой Сергей Николаевич!
Давно получил я Ваши письма, и особо хорошо было последнее. Я люблю получать такие письма, в них лучшие стороны души человеческой светятся. Ваше последнее было именно таким. В нем я увидел прежнего моего Сергея Николаевича, Сергея Николаевича былых дней, лет. Спасибо Вам за это письмо.
Жаль, что Вы с Ириной оба прихварываете, но и времечко же выпало на нашу долю, а тут еще эти япошки с их крохотными островами и с огромными аппетитами на мировое владычество. Когда-то давно им посчастливилось сделать нам большую неприятность, посмотрим, что сейчас удастся им сделать своим бывшим учителям и их друзьям, обладателям мировых капиталов, посмотрим... Но торговали эти годы банкиры чудесно, так ли они теперь повоюют, как торговали. Время покажет не нам с Вами (наш век короткий), а кому-то, стоит ли человек сам по себе, с его устарелой «душой» что-нибудь или он только придаток (меньший, чем винтик в часовом механизме) к чему-то огромному, к какому-то чудовищному, фантастическому изобретению, над которым «дядя Сам» ломал голову, ради злата и комфорта продал свою душу, честную, неподкупную, чистую, как кристалл, черту. Что сейчас делается в мире - непостижимо, со дня творения вселенной не было такого чудовищного и бесчеловечного кавардака. «Люди гибнут за металл!», как когда-то пел наш гениальный певец [...]. Шаляпин пел оперного черта, пел дивно хорошо. Одни наши «Иваны» (и наши ли только?) спокон веков отдавали свою душу, свою жизнь.
Я сейчас читаю, быть может Вам известного, голландца Исаака Массы, жившего при Грозном царе до самозванцев.
Я гляжу сейчас, доживая свой долгий век, особым старческим оком. Нам, старикам, под конец, «под занавес» дается увидеть то, что никогда не снилось «нашим мудрецам». Думается мне, что конца наших дней я не дождусь, да и не дай бог. Но чувствую я всей полнотой своего сознания, что «немца» мы прогоним, когда - все равно, но он у нас не заживется и надолго будет помнить нас - «Иванов».
Мы ведь за редчайшим случаем все «Иваны», но ведь один загадочный Иван когда-нибудь возьмет да и опишет, «не мудрствуя лукаво», всю Иванову жизнь, его душу, его ум и глупость и итог подведет. Пока что мы живем «задним умом», простодушно умных считаем дураками и наоборот, но это когда-нибудь минует, и мы однажды проснемся зрячими. Дал бы бог поскорей. [...]
Что меня огорчило и возмутило - это то, что сделали немцы с могилой Пушкина. Ведь Пушкин-то, после святых угодников, идет в первой очереди. Такого непостижимого варварства, ничем не оправданного, не знаешь, чем объяснить. Неужели после всех Гете, всех их мудрецов, людей с великой душой остались только одни невежды и мракобесы. Не хочется верить!
Вот я и устал, вот я и не гожусь никуда, и чувствую я с горечью, что ушли мои годы, куда девались «благие намерения»? Мне под восемьдесят... пора и отдохнуть.
Последний месяц я состарился так, как не состарился за десять лет предыдущих. Не хорошо и Алеша... Ну, да как-нибудь скоротаем остаток долгих лет у себя в Москве, где я жил, учился уму-разуму, где встречал много хороших людей, видел мировые события, там и смерть приму. Жаль, что прожил больше, чем надо, и не кончил жизнь, как мечтал, и эти грехи тяготят меня давным-давно... Да, что поделаешь! [...]
Дальше » |
