Часть четвертая
517. А.А.ТУРЫГИНУ
Москва, 7 октября 1932 г.
[...] Грабарь читал еще кое-что из своих писаний о Репине... Сделано неплохо потому, что главное и основное взято из писем или слов самого Репина или его современников, людей, в истории русского искусства ценных, примечательных. В писаниях Грабаря чувствуется некий умысел - елико возможно умалить значение в жизни и деятельности передвижной эпохи, в создании большого искусства этой эпохи - тишайшего Павла Mихайловича Третьякова. Такая тенденция не нова - Грабарь же всегда имел «нюх» к тому, что надо на сегодняшний день, и все же, полагаю, книжка будет читаться с интересом по причине изобилия документов людей этого яркого времени.
Винегрет из Перова, Ге, Крамского, Шишкина, Сурикова, Репина, Виктора Васнецова и всей нашей группки, тогдашней молодежи, не может не быть занимательным.
«Персонажи» тогдашней молодежи быстро сходят с житейской сцены: доживает последние дни Аполлинарий Васнецов (у него рак предстательной железы). О нем можно и теперь уже сказать, чем он был, был добрым, хорошим, тихим человеком, любившим поболтать о старине, о том, о сем, о том, в чем плохо разбирался, но грех этот - наш общий грех. Художник Аполлинарий был даровитый, интересный, с большим личным ощущением русской природы, русского северного ландшафта, был с «поэтической душой», и она-то доминировала в его картинах, придавая им особую, часто лирическую окраску. Техника Аполлинария была слабая, так сказать, косолапая, немного дилетантская, однако ни в каком разе не банальная, она вытекала из его личных свойств человека, этой стороной дела мало интересующегося, отдаваясь всецело т. н. «душе» природы или вымыслу далекой старины. Искусство Аполлинарий любил горячо, ему был предан всецело, свой талант он пережил задолго до своего конца. [...]
518. А.А.ТУРЫГИНУ
Москва, 24 октября 1932 г.
Я тут последнее время что-то вышел из своего уединения. Меня посетили некоторые знакомые персоны, весьма одобрили то, что я наделал последние годы, соблазняли на выставку всех моих произведений, а я «все молчу»...
Думаю числа 30 октября уехать в Бахчисарай на месяц. Оттуда напишу свой адрес.
Погода у нас осенняя, но хорошая, тихо, прохладно.
Работаю одну вещь, задуманную лет 14 тому назад.
Работаю с увлечением и потому не хотел бы ехать никуда, но говорят, что «надо». Надо, так надо, сяду, да и поеду, а если вернусь целым и благополучным, сейчас же за картину и тогда «держись!..» Такую напишу, какую ты, как говаривал Иван-натурщик, и «во щах не хлебывал»...
Вот какой старый хвастун, скажешь ты, и будешь прав.
519. А.А.ТУРЫГИНУ
Бахчисарай, 11-12 ноября 1932 г.
Ну, здравствуй, Турыгин! Все эти дни собирался с тобой поболтать, но новизна жизни, обстановки, природы, все это как-то выбило меня из обычного состояния. Я ходил, смотрел, дышал южным теплом после скверной московской осени, ж лишь сейчас, освоившись с этой приятной, хотя и знакомой мне по годам минувшим прелестью, я принялся за письма, вспомнил и о тебе.
Я живу у милой, бодрой, жизнерадостной подруги академического моего бытия. Она прослужила сорок лет учительницей и сейчас живет на пенсию, равную годам ее службы - в 40 руб. в месяц! Живет и бога хвалит... Давно это было, лет пятьдесят назад. Я был юн, она тоже. Мы познакомились в Эрмитаже, а учились в Академии, - она хорошо, я плохо. От нее Чистяков ждал, что «вот Шильцова будет писать, как европеец», от меня уж ничего не ждали. Ты помнишь это время, и все же барышня Шильцова уверовала в меня, слушала, как учителя, я ставил ей «баллы» и проч.
Позднее, когда я «творил» картину для Кяхты, творил в доме Елисеева, в мастерской Турыгина, барышня приходила ко мне показывать свои работы, и я поучал ее. Затем произошла душевная драма, барышня попала в монастырь, а оттуда учительницей рисования в г. Баку. Прошло много, много лет, я стал художником, а она все учительствовала, позабыв о том, что пророчил ей Чистяков. Лет пять тому назад она вспомнила старину, написала мне, возникла переписка. Моя приятельница по дороге в Питер заехала ко мне в Москву, а вот теперь я гощу у нее, в ее хижине, живет она, как Робинзон, этому способствует и пенсия. Несмотря на свои шестьдесят девять лет, она все делает сама, она вечно что-нибудь работает, она неутомима. Ее садик весь возделан самой. Чего-чего там нет. Одного меду она собрала в этом году два пуда, наварила варенья из своих абрикосов, слив, и вот теперь всей этой благодатью она угощает меня.
Сам Бахчисарай сейчас в упадке. Его дворец, прославленный дворец хана Гирея, виден внизу из моего окна. Я в нем еще не был и пушкинско-брюлловского фонтана не видал, но конечно, все это увижу, но - без одалисок, гарема, евнухов и проч. атрибутов старого мусульманского мира.
Погода была дивная, солнечная, было 34 градуса тепла. Сейчас, вероятно от вас, повеяло сыростью, идет дождь, хотя и тепло. Пробуду здесь до самого конца ноября, но ты своим ответом поспеши, т.к. почта сюда идет дней пять - шесть, и ты позднее 22 ноября не пиши: не получу...
Работать начал, но нехотя, сижу в саду и пишу окрестные скалы, их здесь много, город каменный, был весь в садах, теперь их нет, как исчезло много и построек, предполагаемся новый Бахчисарай, на другом месте, ближе к вокзалу, но это дело будущего...
Из Москвы слышно, что там снег, тьма, глубокая осень. В московском художественном мире - выставка Кончаловского и недавнее перенесение, а затем и промывка бр. Кориными Ивановской картины перед ее выставкой в Третьяковской галерее. Несметное количество грязи было смыто, краски засияли, но само помещение для картины, слышно, никуда не годно.
Вот тебе все новости здешние и московские, теперь дело за тобой. Опиши мне обстоятельно, что у вас в музее, когда будет открыта «юбилейная» выставка и чем вы думаете удивить крещеный люд? Что П.И., как обстоят его дела с пенсией и проч.?
Дальше » |
