Часть четвертая
497. А.А.ТУРЫГИНУ
Москва, 18 июня 1931 г.
По самому письму твоему, старик, вижу, что писать тебе нечего...
Плохо, когда старческое одиночество заставляет высасывать из себя давно бывший в голове греческий рисунок. И пока ты понемногу, медленно его обдумываешь, в эти самые дни я, твой антипод, одним махом уничтожил свою «Варвару»: взял нож и раз-раз - и нет «Варвары», а она когда-то принесла мне медаль с Парижской всемирной выставки, побывала с Дягилевым в Берлине, Мюнхене, Дюссельдорфе. И еще недавно - в Америке. Нет «Варвары» - цела от нее хорошая рама и подрамок, из которого мне сейчас, за неимением материала, состряпают два-три небольших, ходовых. На них появятся новые шедевры. А в голове они так и «клокочут». Жаль, что нет красок, нет много чего... Ну, да ладно!..
На лето есть у меня и другие планы, написать портрет с необыкновенно интересной, умной и полной (вроде моего «Яна Станиславского») дамы. Если это дело состоится - то придется пожить в Муранове, куда сия дама приедет погостить.
Надо, чтобы твой портрет был закончен, и так, чтобы музей мог обогатиться им.
Я время от времени пописываю: недавно написал этюд «В.И.Икскуль», хвалят. [...]
498. А.А.ТУРЫГИНУ
Москва, 18 июля 1931 г.
[...] Вернулся П.Д.Корин из деревни, где написал отличный этюд (в натуральную величину). Вообще его этюды к задуманной картине - чудесные, они сами по себе художественная ценность, ими многие здесь интересуются, о них говорят и проч., а я твердо верю, что из П.Д. выйдет большой художник. Читал ли ты воспоминания Григоровича (так себе), там много о Иванове и о Крамском.
499. А.А.ТУРЫГИНУ
Москва, 24 сентября 1931 г.
Твое письмо, Александр Андреевич, мало утешило меня: и твое неясное положение, и твое безденежье мне не нравятся. Не нравится мне и то, что болеет Петр Иванович, я его как-то люблю, во всяком случае ценю его порядочность: она несомненна.
Передай ему, если будешь, мой привет и пожелание скорее попасть в Хосту.
А у нас в Москве, в нашем художественном муравейнике, событие большой важности, о нем все говорят, судят-рядят, радуются, а больше того - завидуют. На той неделе встретил я П.Д.Корина. [...] посетил их, братьев
Кориных, целый «сонм», с Максимом Горьким во главе, оставались часа два, - пересмотрели все работы, все этюды, всех, кого за последние два года написал П.Д. для своей картины. Много хвалили, восхищались, результатом же было предложение Горького ехать братьям с ним в октябре за границу: Павлу - в Италию, Александру - в Париж (для копирования в Лувре «Джоконды»).
Все произошло, как в сказке, по щучьему веленью, по Максимову хотенью... В настоящее время все оформлено, все выяснено. Едут братья, самое меньшее, на полгода. Таким образом, сбываются мечты обоих: одного - увидеть великих мастеров, Сикстинскую капеллу, увидеть всех, всех Тицианов, Веронезов, другого - увидеть их же и скопировать «Монну Лизу» («Мадонну Литта» Горький очень упрашивал Ал.Дмитриевича продать ему, тот с простодушием и прямотой ответил, что он «не торгует»... Вот какие дела-то!). Вся эта история и меня взволновала: вспомнилась далекая молодость, мои мечты и их осуществление. А потом и все, что пришлось пережить последние годы...
Во время посещений Горький видел мой ранний портрет с Павла Дмитриевича, хвалил, спрашивал, не ученик ли Корин мой? тот, как всегда, ответил утвердительно (хотя я-то, кроме Турыгина, учеников в жизни не имел).[...]
500. А.Д. и П.Д.КОРИНУ
Москва, декабрь 1931 г.
Здравствуйте, дорогие мои Павел Дмитриевич и Александр Дмитриевич!
Ваше римское письмо перенесло меня в далекое прошлое. То, что переживаете вы сейчас, что видите, чем восхищаетесь, что изучаете, все это прошло передо мною более сорока лет тому назад... и Петр, и Ватикан, и Микеланджело, и Рафаэль, Аппиева дорога с виадуком, все, все прошло перед моими молодыми глазами, и я с великим восторгом впитывал тогда эти видения, этот «сон наяву».
Ваши письма разные, как Вы сами, и, конечно, Вы, Павел Дмитреевич, должны были зарисовывать «Сибиллы», а Вы, Александр Дмитреевич, - «Афинскую школу». Но ни тот, ни другой не упоминаете в своих письмах о моем любимом рафаэлевом «Пожаре в Борго». Помните ли общий тон этой фрески, цвет тела старца, полноту гармонии, благородство, тот такт великого художника, ту меру, правду и мудрость, какие он влагает в свое создание? Тут, в этой первой зале, Рафаэль как бы впервые находит себя, и вся сила его молодого гения, откровения веселит его, насыщает картину звуками, формами, линиями, драматизмом. Тут, глядя на «Пожар в Борго», вспоминаешь и Брюлловскую «Помпею» и «Медный змий» Бруни; их обоих, и Брюллова, и Бруни, «Пожар» привел к сильнейшему трагическому возбуждению в их творчестве. Это письмо найдет Вас, вероятно, во Флоренции. Там опять Микеланджело- уже скульптор, и его духовная полярность - Фра Беато Анжелико, с его чистотой помыслов и чувств и его неземными видениями, и все это - и бурный Микеланджело, и тихий Фра Анжелико, - все это прекрасно по-своему и будет на пользу Вам обоим.
Дальше » |
