Часть первая
102. РОДНЫМ
Киев, 4 апреля 1893 г.
Дорогие папа, мама и Саша!
Наконец-то прошли праздники, чему я несказанно рад, все пойдет обычным порядком, хотя я с третьего же дня взялся за палитру и в три дня подготовил образ «Ольги», который можно считать одним из самых удачных, и он по достоинству, думаю, будет следующим после «Бориса» и «Глеба». Особенно вышла (по словам видевших его вечером) удачно голова Ольги - красивая и скромная, которая якобы может служить назиданием для красавиц, прибегающих к кокетству, без которого, очевидно, можно обойтись, глядя на красавицу Ольгу.
Прахов образов не видал; он тотчас по приезде укатил на Польшу. По приезде оттуда уедет в Москву, словом, его теперь поймать мудрено. Поездка его в Питер не прошла даром. Он направил генерала Гурко, а тот подал мысль православного собора в Варшаве государю. Мысль эта утверждена теперь и правительством, ассигновано на собор миллион, да кроме того открыта подписка, так что думают догнать сумму до l,5 миллиона всего. По настоянию Прахова (и артист же он!) собор должен быть по повелению государя в древне-московском стиле (это в Варшаве-то) и исполнен русскими художниками. Прахову в числе пяти человек предложено представить архитектурный проект храма, который Гурко желает видеть выведенным при своей жизни (ему 65 лет).
Рассказ Прахова о его мытарствах в Петербурге с этим делом достоин в некотором роде удивления, если бы этот человек был до конца предприятия таков, как в начале его!
(Между прочим, «мадам» проболталась мне, что в Петербурге Праховым предложены для выполнения живописных работ в будущем соборе как русские художники Васнецов и Нестеров.)
Окончание нашего собора, по-видимому, отложено до 1895 года, в Петербурге хотят его приурочить к одному из предстоящих праздников, кажется, присоединению Волыни или что-то в этом роде.
Все каверзы, какие учиняли здесь против Прахова, кажется, не удались, он весел и доволен.
Об иконостасах говорить пока не время. Приедет Васнецов, тогда выяснится это дело. В соборе начали снимать верхние леса до хор. [...]
Недавно получил радостное письмо от С.Коровина. Он продал свою «Сходку» П.М.Третьякову. В Москве выставка открыта, моя картина поставлена прекрасно, где хотел - в натурном классе, отход от нее большой, видно хорошо.
На выставке был Л.Н.Толстой, разбранил картину С.Коровина, мнение о моей не знаю, но думаю, что не в пользу мою. [...]
103. А.А.ТУРЫГИНУ
Киев, 11 апреля 1893 г.
Сейчас получил твое письмо, Александр Андреевич, а так как сегодня воскресенье, то есть день праздный, то отвечаю тебе тотчас, не ручаясь, однако, что кончу письмо не через месяц. Начну с того, что постараюсь возможно просто выяснить, что я подразумеваю под ответом моим «кому-то» по поводу «правды» или натуры в искусстве. Не помню, отвечал ли я так кому или нет, но если «да», то ответ такой, конечно, был дан не Поленову, не Сурикову, не даже Репину, а одному из тех ограниченных господ, «правда» которых есть уже шаблон, выработанный тридцатилетнею бесталанной практикой. Правда эта не идет у них дальше валеного сапога, написанного «с натуры», и, если можно так выразиться, правда «красноносая». Если же она и возможна, как нечто интересное, то только у таких талантов, как Репин. «Правды» такой я не люблю, и она мне не дорога... Мила же и любезна мне она тогда лишь, когда олицетворяет собой внутренний, поэтический смысл характера - человека, природы или животных, а так как при этом я называю художником того лишь, кто имеет «индивидуальность», то следовательно и правду художественную я признаю «индивидуальной», и дело гения или таланта навязывать, заставить людей верить в его личную правду, а не условную (какую-то «передвижную» или «академическую»). Что касается «декадентства», то с ним я знаком поверхностно, по образчикам французской литературы, более, быть может, его предчувствую, чем понимаю; возможно, в жизни оно, как реакция известному направлению и, конечно, при талантливом выражении, - может быть занимательно, я далек от него, хотя и не раз мне друзья и недруги навязывали его.
Перейду теперь к вопросам, интересующим тебя.
1) Годится ли языческое искусство для христианства? Конечно, годится - оно так же пригодно для него, как сами греки и римляне, а потом и мы с князем Владимиром годились для восприятия христианства, - конечно, сначала в форме грубой и резкой, как и искусство первых эпох этого учения.
2) Искусство византийское и дорафаэлитское - есть ли начало нового искусства или упадок старого? На это тебе скажу так: исповедуя что-либо новое, мы почти всегда разрушаем раньше старые формы; «формы», кажется, были нам помехой на всех поприщах жизни, и тут мы не изменили людским обычаям - взялись за ненавистные «формы», как за первых своих врагов, - разрушили их (воображая, что уничтожили) и начали строить свое новое искусство - христианское, «духовное», и так увлеклись этим «духовным» (ведь оно не только тогда внове, а и теперь интересно необычайно), что сотни две-три лет и не думали о создании соответствующих форм, хотя гении этих эпох, несмотря на примитивность форм, дали им величественное и знаменательное значение (мозаики Монреале в Палермо).
3) Христианская идея (не православная и не мистическая) может ли быть предметом пластического искусства? А почему же нет! Этому примером не только религиозные картины Веронезе и Тициана, а и всякий «нравственный» бытовой жанр...
4) Искусство может ли быть языческим или христианским, или оно есть лишь только выражение формой такой идеи, которую можно выразить пластикой? Искусство может быть и должно быть олицетворением всякого религиозного культа, а форма, конечно, в подчинении духу учения, - будет согласна с ним (разумеется, в зрелом искусстве).
Если я тебя понял и сумел выяснить предложенные вопросы, то буду рад...
В заключение сообщу тебе про свои работы. Теперь пишу один из удачных по замыслу своих образов - «Св. Ольгу». В этом месяце думаю весь иконостас приготовить вчерне, а в мае, если все будет по-хорошему, то кончу и совсем его.
Повторяю, пиши чаще и не смущайся моим молчанием, тем более оно может и не быть, чему настоящий мой немедленный ответ может быть примером.
Дальше » |
