Часть первая
31. А.А.ТУРЫГИНУ
Капри, 28 июня/10 июля 1889 г.
Душа Тряпичкин, письмо твое я получил вчера и, выбрав свободную минутку, пишу тебе ответ. В Фраскати был, написал там этюды (кажется, Фраскати). Там (в предполагаемом Фраскати) так же хорошо, как и вообще в окрестностях Рима. С Ивановым я не согласен, а Крамской почти прав. Где можно пропахнуть художествами до тошноты, это там, в Риме. Наши занимаются рукоблудием, пишут «апликэ», под Бакаловича и К. Хорошо ли, увидишь в Питере, на Академической выставке. Беклемишев сделал статую: «Весталка, защищающая своих богов», много хорошего в затее, но каково исполнение - не знаю, кажется, недурно. В Неаполе в музее бывал во все дни пребывания там, то есть три раза. Там прекрасные «дорафаэлиты», хорош Тициан, Рибера. Хороша скульптура и ее много; но где ты распустил бы слюни от умиления, это там, где размещены помпейские остатки. Там ты увидишь лучшую и богатейшую коллекцию черепков и разного рода кастрюль и т. п. рухляди. Есть даже черный хлеб, но такой жесткий, что разве уж очень проголодаешься, то съешь, и то с опасностью для желудка... Итак, в Неаполе, где я пробыл три дня, кроме Национального музея - Каподимонте (дворец за городом), там современная живопись, которую хвалить нельзя, так же как и в музее Рима и Флоренции. За исключением нескольких картин, бойко, по-французски, написанных, нет ничего. Лучший и действительно талантливый - это Микетти, человек лет тридцати пяти, но в последнее время, говорят, он стал размениваться на гроши. Но в Риме, в галерее «Модерно» (современный, новый) его две вещи: одна, маленькая (возвращение с поля или что-то в этом роде) - чудно хорошо, тонко и свежо и много чувства (она, как большая редкость, под стеклом), другая - «Великий четверг» - поклонение гробу апостола Петра, громадная (с «Боярыню Морозову»), написана метлой и с необыкновенной виртуозностью, но не согрета чувством, а потому не делает глубокого впечатления. [...]
32. А.А.ТУРЫГИНУ
Капри, 11/23 июля 1889 г.
[...] Про себя я скажу тебе пока одно доброе. Живу я на Капри не замечая время. Премьерствую в искусстве, окружающие ко мне относятся симпатично.
Незнание языка теперь меня мало беспокоит. Представь себе, я даже вхожу в оживленные политические споры. Не дальше как вчера я спорил со всеми двунадесятью языцами. Тут были и англичане, голландцы, немцы, шведы, датчане. Говорил я сразу на четырех языках, мимика, жесты, карандаш были в ходу. В споре заинтересовались даже старики англичане, словом, дело разгорелось страшно, начавшись за обедом часов в 8, кончилось поздно вечером. Я, конечно, стоял на почве, как ты называешь, XVII века, и хотя меня и причислили вышесказанные европейцы к партии «панславистов», в конце же концов симпатии ко мне были очевидны. Старик голландец пожелал выпить за мое здоровье и все поддержали, я отплатил тем же. Когда же я собрался идти спать, то сверх обычая старики мне протянули руку, дамы также, и я победителем удалился во внутренние апартаменты.
В общем, право, на Капри я так прожил, как давно уже не удавалось. Я сделал штук двадцать этюдов, из них есть несколько, по живописи оставивших позади себя много, если не все мои работы, боюсь лишь бы, по обыкновению, не почернели (писаны на досках). В ноябре в Москве будет выставка этюдов, где и можно будет некоторые поставить. Как, брат, здесь ни чудесно, а как вспомнишь про родину, про всенощную у «Преподобного», или мотив: «Ах ни мне, подруженьки», так тебя и потянет туда, на север...
Печально утратить свою личину, это - лучшее из чувств человеческих, высшая поэзия и философия, бесконечный, равный или не многим меньше идеала о божестве...
Но из боязни получить от тебя нравоучение о «немудрствовании лукавом» - умолкаю. Теперь еще четыре станции, одна из них «с буфетом» - Милан, Париж (буфет), Дрезден и Берлин, а там, через месяц, и домой.
Этюды к «Мироносицам», кроме фигур, которые напишу в России, сделал все и основательно. Успею ли написать в России еще этюды к другой задуманной вещи, не знаю, но к этой постараюсь, и, даст бог, может быть, снова увидимся в Питере.
А теперь работать, работать не покладая рук. Всю энергию, какая мне дана, употреблю на то, чтобы, что есть, того не зарывать в землю. Другого исхода нет, я должен быть художником...
33. РОДНЫМ
Капри, 12/24 июля 1889 г.
[...] Вчера англичанин (который по летам и богатству за столом премьерствует) просил меня нарисовать ему в альбом что-либо на память, и я нарисовал сцену из «Русалки» (лучшая иллюстрация Ступину). Очень понравилось, и теперь все леди и мисс пристают тоже с просьбой об рисунке.
Я, кроме двадцати этюдов, сделал один небольшой портрет и расписал две двери. На одной - русскую сказку, на другой - нечто вроде «Христовой невесты», но гораздо лучше. За это сегодня голландец на моей наружной двери нарисовал голову в лавровом венке. Словом, мое ненасытное честолюбие насыщено сими наивными знаками почести, и я воображаю себя окруженным фимиамом. Что же, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Кроме того, тот же голландец сегодня просил сделать копию акварелью с лучшего моего этюда, конечно, я позволил.
Написал я это письмо, да берет раздумье - не разорвать ли его, уж очень много нахвастал, но пусть, ведь в Уфе, дома, меня за это не подденут и не припомнят в будущем, чтобы кольнуть лишний раз, тем более что все это хотя и хвастовство, но в то же время и правда. [...]
Дальше » |
