» Вступление » Часть первая - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17 - 18 - 19 - 20 - 21 - 22 - 23 - 24 - 25 - 26 - 27 - 28 - 29 - 30 - 31 - 32 - 33 - 34 - 35 - 36 - 37 - 38 - 39 - 40 - 41 - 42 - 43 - 44 - 45 - 46 - 47 - 48 - 49 - 50 » Часть вторая » Часть третья » Часть четвертая

Часть первая

1890
44. РОДНЫМ
Москва, 6 марта 1890 г.
Дорогие папа, мама и Саша, лишь позавчера я выбрался из Питера и, проехав верст сто, уже почувствовал некоторое облегчение, а чем ближе подъезжал к Москве, тем мне было лучше, и лишь здесь, в Москве, я во всей силе представил себе тот ад, в котором прожил целый месяц. 28 февраля открылась Академическая выставка. Государь был накануне, он ничего не купил и был немилостив, государыня купила пустяки и «весь царствующий дом» тоже немного. В общем выставка, хотя и лучше, чем обыкновенно бывала, но масса дряни (всего четыреста двадцать картин) задавляет собой вещи хорошие. Самая свежая, хотя несколько грубая, это картина Творожникова «У церкви», она, кажется, куплена Третьяковым. Недурна картина Аскназия «Экзамен из талмуда». Нарядна картина Маковского. Неважно Кошелев и Новоскольцев. Бакалович и Степанов тоже слабее, чем прежде. Но зато газеты надсажаются, хвалят все повально. Тот же «Житель», не разбирая ничего, распинается в похвалах. Репин это объясняет тем, что Товарищество не умеет обходиться с репортерами, оно их до открытия не пускает на выставку, а то и просто гонит вон, тогда как в Академии их не только не гоняют взашей, но приглашают, угощают в ресторанах и дарят этюды, так делают и в Париже. Внемлет ли Товарищество всему этому, неизвестно, но было бы неплохо, если бы оно перестало их гонять, как ни мелки и подлы эти собаки, но и у них есть самолюбие.
С Третьяковым я виделся в Питере, взял у него 150 руб., и меня очень тронула его внимательность ко мне: когда он давал деньги, то осведомился, что крепкий ли у меня бумажник и велел хорошенько при нем положить деньги и прибавил, что деньги нужно беречь. Потом приглашал меня в Москве к себе (я буду у него завтра и получу деньги). Насилу мне удалось его уломать прибавить череп у мальчика и сбавить у затылка, теперь и он находит, что лучше, и я спокойнее. Картина моя назначена в путешествие, но Третьяков с моего согласия и с тем, чтобы не давать повода волноваться мне, хочет просить Товарищество взять ее в Москве. Гугунова вещь не идет в провинцию, Иванова тоже. Третьяков еще раз подтвердил (хотя он все читал, что писано было в газетах), что все же бы он мою вещь купил бы и после того, что было, мо может быть на других условиях. Вообще же был очень любезен. Спрашивает, что я делал в Питере и просит захватить наброски к «Сергию». Репортеры тоже стали ко мне помягче. На выставке (Академической), со мной познакомился редактор «Правительственного вестника», который хотя и признался, что вещь мою не понимает, но сказал, что она ему нравится и он бы хотел со мной поближе познакомиться и поговорить, но это было уже поздно, а на другой день я уезжал в Москву. Заметка о моей картине есть в «Русских ведомостях» и последнем номере «Всемирной иллюстрации» уже несколько мягче. В «Московских ведомостях» писал Соловьев, мнение которого уважает Третьяков, хотя Соловьев его и бранит всегда за Репина. Еще, между прочим, Третьяков утешал меня, сказал то же, что и Вы, папа, именно - что много есть случаев и в литературе, что начинающего писателя ругают, а потом его же начинают хвалить и в конце поймут и полюбят, ладно бы так-то. Хотя, правда, я своей вещью приобрел много самых горячих и рьяных сторонников, которым так же достается за меня, как мне за «Варфоломея». В Москве я проживу числа до 10-го, подожду Васнецова из Питера и вместе поедем в Киев. Сегодня буду у Мамонтовых. [...]

45. РОДНЫМ
Москва, 11 марта 1890 г.
Наконец-то определилось окончательное положение, хотя и не в столь выгодном виде, как того хотелось. Из письма, присланного мне В.М.Васнецовым, я узнал «нечто», что в значительной степени расстраивает мои планы. Во-первых, картоны, по болезни, еще не готовы и, кроме того, нужно собрать еще Комиссию, которая утвердила бы их, все это возможно устроить лишь к августу, теперь же, чтобы занять меня чем-либо, Васнецов предлагает мне работать сорокааршинный «Рай», но на самых скромных условиях, а именно 100 руб. в месяц, и, сомневаясь в том, что я возьму эту работу, просит, чтобы я приехал в Киев и там на месте, может быть, удастся что-нибудь устроить. В общем, письмо самое сердечное и сочувственное. [...] В пятницу я был у Третьякова, принял он меня очень любезно, но денег дал лишь половину, объясняя тем, что он всегда делает в более крупных расчетах с художниками так, что платит половину сейчас, а другую тогда, когда вещь придет из провинции. Нечего делать, согласился, тем более что хотя моя вещь и назначена в путешествие, но Третьяков, с моего позволения, хочет просить Товарищество отдать ее ему после московской выставки. Картина ему по сие время нравится, он дал мне прочесть статью Стасова в «Северном вестнике», где Стасов бранит меня, выдержку из статьи прилагаю здесь. Показывал Третьякову наброски будущей картины. Композиция ему понравилась, понравился и дух картины, после долгой беседы он проводил меня, поцеловавшись, и пожелал всякого успеха. Между прочим, он, как и Поленов, советовал ехать в Киев, но не утруждать себя работой и поберечь силы на картину. Поленов хотел озаботиться постановкой картины в Москве. Здесь все поздравляют меня с успехом. Статьи в «Московских ведомостях», в «Неделе» и еще в журнале «Художественные новости», издаваемом Академией художеств, посвящают мне лестные строки. Последний журнал посылаю Вам. Кроме того, я слышал, что есть хорошие отзывы в «Русских ведомостях» и в газете «День». Завтра еду в Киев, в среду буду там. [...]