Часть вторая
287. А.А.ТУРЫГИНУ
Ясная Поляна, 22 августа 1906 г.
Здравствуй, старина!
Вот уже третий день, как я в Ясной Поляне.
Л.Н., помимо ожидания, предложил мне позировать и за работой и во время отдыхов. И я через два-три часа по приезде сидел уже у него в кабинете и чертил в альбом, а он толковал в это время с Бирюковым - его историографом.
Из посторонних здесь, кроме Бирюкова, сейчас нет никого, за неделю же до меня был Леруа-Болье и ваш Меньшиков, которому жестоко влетело от старика.
Л.Н. сильно подался, но бодрый, скачет верхом, так, как нам с тобой и не снилось. Гуляет во всякую погоду.
Первый день меня «осматривали» все, и я тоже напрягал все усилия, чтобы не выходить из своей программы. На другой день с утра отношения сделались менее официальные. Старый сам заговаривал и, получая ответы не дурака, шел дальше. К обеду дело дошло до искусства и взглядов на оное, и тут многое изменилось. В общем с Л.Н. вести беседу не трудно, ибо он не насилует мысли. Вечером наш разговор принял характер открытый, и мне с приятным удивлением было заявлено: «Так вот вы какой!» (разговор был о Бастьен-Лепаже и его «Деревенской любви»). Вечером же вчера я почувствовал сильную простуду, температура поднялась без малого до сорока градусов, и я щеголял уже в фланелевом набрюшнике «великого писателя земли русской» и его дикой кофте. Затем меня уложили в постель и благодаря усилиям их доктора драгоценная для России жизнь теперь вне опасности, и сегодня поздно вечером я, вероятно, уеду в Москву, сделав несколько набросков с Л.Н. в альбом и получив обещание графини выслать мне в Киев ряд снимков с Л.Н. (у нее их до шестисот).
Да! я страшно рад, что решился сюда заехать, живется здесь просто и легко, а сам Толстой - целая поэма! В нем масса дивного мистического сантимента и старость его прелестна. Он хитро устранил себя от суеты сует, оставаясь всегда в своих фантастических грезах. Революции здесь сочувствия нет, старик же относится к ней уклончиво, предлагая свое гомеопатическое средство - непротивление.
Ясная Поляна - старая барская усадьба, сильно запущенная. Все сосредоточено здесь около писательства Льва Николаевича.
И необыкновенная энергия графини (самого «мирского» человека) направлена на то, чтобы старичина не выходил из своего художественно-философского очарования.
Вот тебе, душа моя, краткое описание моего пребывания здесь. [...]
288. А.А.ТУРЫГИНУ
Москва, 24 августа 1906 г.
У Толстых пробыл еще день и только вчера вечером приехал сюда.
Расстались прекрасно. С семьей дружелюбно. Сам звал на прощание заезжать в Ясную Поляну еще и высказал о моем искусстве, что «теперь он понимает, чего я добиваюсь», он сочувствует этому, особенно в наше время безумной проповеди «неверия», что теперь он считает даже и столь ему ненавистное «православие» и вообще деление христианства на церкви, как оно ни грубо (деление), полезнее полного неверия. Понимает моего «Сергия с медведем» и просит ему выслать все снимки со старых моих картин, которые я сам более ценю, и с новых, обещая высказать мне свое мнение о них подробнее. Словом, конец уже совсем неожиданный.
Так-то, старичина! Твои страхи насчет «потенья» в Ясной Поляне не сбылись, и отлично, что так. В Толстом же нашел я громадную нравственную поддержку, которой мне недоставало последние годы. Будь здоров. Надеюсь, ты доволен мной, потому что мои удачи - есть и твои. Таково дело старой дружбы.
289. А.А.ТУРЫГИНУ
Москва, 31 августа 1906 г.
Да! старичок, вижу я, что ты моим письмом разочарован. Все твои надежды на потенье не оправдались. Я столь же мало потел в Ясной Поляне, как и на Караванной, не вызвал надлежащей испарины и француз. Что поделаешь! На все дело мы, очевидно, смотрим разными глазами, а может быть, и то, что ты у Красного моста одичал не в меру.
Во всяком случае у меня было твердое намерение дать тебе в ближайшем письме более обширную характеристику Толстого, как я его понимаю. Теперь же постараюсь удовлетворить твое любопытство, с тем чтобы надолго не ворочаться к «Яснополянскому отшельнику».
«Толстой-старец - это поэма», писал я тебе, и это истинная правда, как правда и то, что «Толстой - великий художник» и как таковой имеет все слабости этой породы людей. В том, что он художник, - его оправдание за великое его легкомыслие, за его «озорную» философию и мораль, в которых он, как тот озорник и бахвал парень в «Дневнике» Достоевского, постоянно похваляется, что и «в причастие наплюет». Черта вполне «русская». И Толстой, как художник, смакует свою беспринципность, свое озорство, смакует его и в религии, и в философии, и политике. Удивляет мир злодейством, так сказать...
Лукавый барин, вечно увлекаемый сам и чарующий других гибкостью своего великого таланта.
Деловитая и мирская граф. София Андреевна не раз говорила мне в Ясной Поляне, сколько увлечений, симпатий и антипатий пережил Л.Н. Он еще недавно восхищался характером и царствованием Николая Павловича, хотел писать роман его эпохи, теперь же с редким легкомыслием глумится над ним. Провожая меня, как я и писал тебе, Толстой «учительно» говорил, что даже «православие» имеет неизмеримо более ценности грядущего «неверия» и т.д. Рядом с этими покаянными словами издаются «пропущенные места» из «Воскресения», где он дает такой козырь в руки «неверию».
Дальше » |
