Часть вторая
293. Л.Ф.МАКЛАКОВОЙ-НЕЛИДОВОЙ
Киев, 24 апреля 1907 г.
Милостивая государыня Лидия Филипповна!
Накануне светлого праздника Вам угодно было доставить мне истинную радость. За эту радость, за те хорошие минуты, которые я испытал, читая статью, напечатанную в «Голосе Москвы», я и благодарю Вас сердечно.
С полной искренностью скажу, что из тех многих отзывов, печатанных и обращенных ко мне письменно, статья «Голоса Москвы» доставила мне одно из наибольших удовлетворений (к каковым причисляю прекрасные письма фабричного рабочего и неизвестной мне г-жи Ольги Каратыгиной из Вильно), вынесенных мною от выставки в Петербурге и Москве.
Статья, присланная Вами, носит в себе следы желания автора ее подойти возможно ближе к самым сложным сторонам души художника, заглянуть в глубокие, едва уловимые источники творческих его побуждений. И надо сказать правду, в описании «Царевича Димитрия убиенного» это удается в значительной мере, и я бы лишь решился добавить к высказанному еще следующее: жалость к убиенному царевичу-ребенку должна быть разделена с жалостью к великому страданию, великой тайне, горю матери, потерявшей лелеенную ею лучшую часть души своей, душу ее ребенка, существа еще не опороченного, еще идеального, еще святого. Горе остающихся на земле еще острее, еще мучительнее, еще сожалительнее, ибо они, оставаясь здесь с живущими и доживающими жизнь, уже доживают ее без иллюзий, без теплой, согревающей, деятельной любви к живому, близкому, родному, плотскому, без любви к части своей души, облеченной в живое тело, формы милые, трогательные, драгоценные.
«Св. Димитрий царевич убиенный» есть повесть скорбной, трагически-умиленной души матери со всей материнской божественной и плотской природой ее.
Вот, думается мне, наиболее законченное пояснение этой наиболее ценимой (после «Отрока Варфоломея») картины моей.
Будущая судьба картины этой интересует, конечно, меня очень. Во всяком случае я решил при вторичном обращении организатора выставки в Лондоне, а также на приглашение выставить в декабре в Париже, ответить отказом. Таким образом, «Димитрий царевич» остается в России и пока у меня, а дальше - покажет время и обстоятельства.
Если Вы знаете автора статьи «О живых и убиенных» (а полагать так у меня есть некоторое основание), прошу Вас не отказать передать автору статьи мою горячую искреннюю признательность за доброе слово о выставке, за участие к судьбе «Св. Димитрия убиенного».
294. В.В.РОЗАНОВУ
Княгинино, 10 мая 1907 г.
В.В., вернувшись из деревни, я нашел Ваше письмо, которое меня очень порадовало, приятно было узнать, что «Зосим Соловецкий» Вам и семье Вашей пришелся по душе.
Мысль увидаться летом в Кисловодске мне очень улыбается, и я думаю, что это вполне возможно, тем более что мне известно, что Вами снято помещение у М.П.Ярошенко, которая действительно пресимпатичный человек, хотя, быть может, в значительной мере и отступает по своему характеру от Вашего о ней представления. Мария Павловна - человек с темпераментом, страстная, а потому и пристрастная. Явления жизни она, как и я, многогрешный, принимает под острым углом, освещая их очень ярко, почему и теневая сторона этих событий получается густая черная; и мне думается, что в Вашей беседе с ней Вы приняли благие намерения за искомую терпимость.
Во всяком случае, в Марии Павловне в Кисловодске Вы найдете очень интересную собеседницу, перед глазами которой проходили и события, и интересные люди.
Вы правы, в природе моей, как и у множества и множества русских людей, живет страсть плыть «против течения», и, к сожалению, мне, как художнику, как свидетелю и наблюдателю явлений, бурно несущихся передо мною, больше бы пристало сидеть на берегу, занося спокойно, вдумчиво явления эти в свой альбом... А я, побуждаемый какой-то властью, но без достаточной силы, надрываюсь в борьбе с этим проклятым течением. И мысленно теоретически иногда готов (хотя бы как католик) «поднять факел и зажечь город». Ибо «город» этот иногда мне представляется достойным страшной участи Содома. Последнее время я переживаю отданье своей выставки. [...]
295. А.А.ТУРЫГИНУ
Ясная Поляна, 30 июня 1907 г.
Пишу тебе, старина, о своем пребывании у Толстых, где я уже вторую неделю работаю над портретом Льва Николаевича. Выходит неплохо, находят сходство и даже - некоторые - большое. Пишу на воздухе. Позирует Л.Н. сидя за шахматами с Чертковым. Позирует плохо, все время развлекается, то говоря с ком-нибудь, то поучая ребят, то просто засмотрится на воробьев...
В фоне будет пруд и часть еловой аллеи, им лет пятьдесят тому посаженной. Когда нужно, Л.Н. стоит (фигура стоячая), но не подолгу, разговаривая с кем-нибудь...
Вообще же он сразу согласился на мое предложение, а теперь даже настаивает, чтобы я все довел до конца. Отношение ко мне прекрасное, и мой «прием» - быть тем, чем я есть, только избавил обе стороны от ненужной осторожности в мнениях. Льву Николаевичу гостивший здесь писатель Сергеенко проболтался, что я ехал первый раз с некоторым опасением, зная о себе мнение Льва Николаевичача (помнишь - «драть его надо», «к Кузьмичу» и т.д.), все это вызвала объяснение с Л.Н. кончившееся особым выражением расположения. Словом, что ни делается пока - все к лучшему. Толстой бодр, весел и работает неустанно. На коня он вскакивает, как корнет, и мчится через канавы не хуже молодого; ходит верст по десяти в день, забредет далеко, едет домой с бабами на телеге (это в семьдесят девять лет).
Дальше » |
