Часть вторая
204. А.А.ТУРЫГИНУ
Киев, 6 октября 1899 г.
Письмо твое, полное увлечения «культурностью», я получил и, конечно, с ним не согласен: оставляя в стороне свинства Свиньина и ему подобных, свинства, от которого не застрахован ни англичанин, ни тобой излюбленный немец - и лишь только, быть может, свободный (по своей прирожденной галантности) француз и поляк, - скажу тебе, или, вернее, напомню, что называемый тобой «российский хлам», как-то - «нутро», талантливость и патриотизм - дали нам героев - Ломоносова, Щепкина, Иванова, Скобелева, не говоря о времени более отдаленном, где были у нас и Минины и Сергии Радонежские (называю тебе нарочно имена, вышедшие из народа), и думаю, что, перебирая тысячи наших славных имен, легко убедиться, что только лишь благодаря такому «российскому хламу», как талантливость и патриотическое чувство, земля наша стала великой землей, с нами говорят и слушают нас внимательно.
Ты бранишь «декадентов», представь себе, если бы твой дед был жив и ему удалось бы объяснить «декадентство», он его и понял бы, и не стал бранить, и только потому, что в нем (в лучшем) есть жизнь, деятельность и будущность, а ты, «культурный», но без «нутра», уже не поймешь его (если тебя не заставит понять твой же немец), и как знать, не потому ли ты не поймешь жизнь, ее движение с ее ошибками, успехами и превращениями, что ты более декадент (в твоем отрицательном смысле), чем самое декадентство.
Я с тобой привык говорить простым языком, говорить откровенно и скажу тебе - не спи! Жизнь мчится мимо тебя, а ты уткнул нос в книжку и ждешь, чтобы она тебе ответила, ты в книжке найдешь выводы прошлого, настоящее же надо видеть самому, быть наблюдателем, участником, а не антикварием пережитых чувств, пережитых явлений жизни. Так-то, дружище!..
Ты мне описываешь «Тангейзера» и говоришь, что любишь Вагнера! Это хорошо, потому что и Вагнер, и его «Тангейзер» талантливы, а вот скажи мне, знаешь ли ты и задумался ли (если знаешь) над музыкальным, художественно-народным (таким, что так много в поэзии Пушкина) «Борисом Годуновым» Мусоргского? Пожелал ли ты узнать сокрытую в этом непопулярном у нас создании красоту духа человеческого, да еще и нам близкого; если бы ты не решал слишком «культурно» вопросы, то мог бы получить наслаждение и не слушая безголосого Фигнера. В «Борисе Годунове» поет бас Шаляпин, не культурный, но гениальный русский мужик (нам с тобой сродни), и вот когда этот простой парень наденет царский кафтан, да выйдет на сцену, да запоет хорошим, простым голосом, то перед твоим духовным взором вырастет и народ русский, и его владыка-царь, и поймешь ты, что есть «нечто» и побольше, да и подороже для людей, чем немецкая культура.
Почувствуешь и смысл, и радость, и горе всего мимо нас идущего, познаешь и бога, и народ свой, и себя в нем!
205. Е.Г.МАМОНТОВОЙ
Киев, 6 октября 1899 г.
Глубокоуважаемая Елизавета Григорьевна!
Событие последнего времени, несчастье, постигшее Савву Ивановича, - вызывает к Вам и семейству Вашему общие симпатии.
Те же, которые, как и я, имели возможность узнать Вас лично, иногда быть свидетелями Вашей тихой жизни, добрых дел. Ваших, - те опечалены случившимся еще более.
Глубокая вера и присущее Вам мужество духа, конечно, и в настоящем исключительном случае утвердят Вас, помогут пережить столь тяжелое испытание, мне же позволено будет присоединить свой голос глубокого участия к тем многим, кои, как и я, питают к Вам искреннее уважение.
Абрамцево и жизнь моя там остаются в моей памяти чем-то столь юношески-привлекательным, что хотелось бы впечатления этого хорошего былого поддержать и сохранить еще надолго.
206. Е.А.ПРАХОВОЙ
Петербург, 7 декабря 1899 г.
В прошлом письме своем я обещал Вам, Лелюшка, рассказать о Малявине. Слушайте же. Филипп Андреевич Малявин - крестьянин Самарской губернии Бузулукского уезда, тридцати лет. Он побывал на Старом Афоне и, сбежав оттуда, попал в Петербург и при содействии Беклемишева поступил в Академию художеств. Вот краткая биография этого удивительного, громадного таланта, появившегося на горизонте нового искусства.
Непосредственное дарование этого сына земли, быть может, не имеет себе равного среди всего, что прошло с основания Академии, с появления у нас искусства. Его «художественные» ощущения до того тонки, новы и ярки - до того неожиданны и смелы, что я, еще нестарый в художестве вообще, чувствую, слушая его, что старею, что мы уже «отживающая эпоха» (это и больно, и приятно, радостно).
При огромной необузданной энергии, при страстной вере в себя, в свое будущее, человек этот может быть страшен, неприятен. Молодость, отсутствие образования и, быть может, переходное время в искусстве вообще - делают Малявина как бы без ясных, определенных стремлений, делают его бессюжетным. И быть может, в этом отсутствии предвзятости, в этой чистоте и непосредственности его художества и кроется (кроме таланта, конечно) его «новое слово». Он, как Веласкес, как Милле и как большинство пейзажистов, заражается самой природой, а не идеями ее.
Его огромная шестнадцатиаршинная картина - без названия, или, как ее окрестили, «Смеющиеся бабы», - вызвала и вызывает страстные, яростные, то полные негодования, то восторга - споры.
Дальше » |
