Часть вторая
Вчера вечером завязалась беседа о монастырях, монахах, путешествиях его по монастырям, все интересно, ярко и живо. Как-то врасплох спрашивает: какой я веры? - то есть «православный» и проч., я ответил утвердительно, от «исповеди» же уклонился очень ловко, что и было оценено.
Здесь гостил Сергеенко (второй биограф Толстого), гостит Чертков, несколько барышень. Чуть не ежедневно появляются и исчезают разные Брешки-Брешковские, Борисы Демчинские и прочая мошкара из газет. (К твоему удовольствию, Л.Н. по утрам прочитывает преимущественно «Новое время».)
Жить здесь легко и приятно, свобода полная, едят до отвалу, я шляюсь за ягодами с какой-нибудь из барышень (художница Игумнова, талантливая сестра композитора, сестра депутата Маклакова).
На днях все дела здесь кончу и уеду в Сунки (адрес: Смела, Киевской губ., Сунки-Княгинино). О пребывании в Ясной Поляне еще напишу в другой раз, напишу кое-какие наблюдения, мысли Льва Николаевича о моем художестве и пр. Пока же довольно.
296. А.А.ТУРЫГИНУ
Княгинино, 12 июля 1907 г.
{...] Начну с дневника доктора, записывающего в продолжение двух с лишком лет стенографически все более или менее интересные слова и мысли Толстого.
Зимой за чайным столом в общей беседе дочь Л.Н. Татьяна Львовна Сухотина защищала от нападок Л.Н. Метерлинка и, говоря о роли настроения в его произведениях, между прочим сказала: «Да это то самое, что у нас у Нестерова» - на что Л.Н. горячо возразил: «Совсем нет: Нестеров передает настроение народной души, народной поэзии, чего у Метерлинка нет». Дальше в том же дневнике записан следующий разговор: «Юлия Ивановна Игумнова (сестра композитора, талантливая художница), приехав из Москвы, говорила о выставке Нестерова, которая ей нравилась. О Христе на картине «Св. Русь» говорила с недоумением. Он мог его нарисовать, как на иконах. Лев Н-ч сказал: «Он должен был его нарисовать таким, каким его видят все эти люди, которые стоят перед ним. Они его не могут видеть в виде итальянского певца». Помолчав, Л.Н. сказал: «Это панихида русского православия». София Андреевна] спросила: «Что панихида?» Л.Н. - «картина Нестерова - это панихида». Вот тебе две выдержки из дневника, касающиеся меня.
Теперь постараюсь передать, что помню - в точных выражениях, что не помню - своими словами - из бесед и слов, сказанных Л.Н. в разговорах со мной. Говоря о монастырях и монахах, теме для нас обоих довольно щекотливой, Л.Н. поведал о своем путешествии - в 1882 г. в Киевскую Лавру. Одетый как всегда просто, неприглядно, с лицом некрасивым, он прямо прошел к старцу схимнику, бывшему тогда в Лавре, и обратился к нему с просьбой «поговорить о вере». Старец, занятый делами поважнее и не подозревая, что перед ним стоит граф и Л.Толстой, ответил: «Некогда, некогда мне, ступай с богом!»... Тем же кончились попытки «беседы о вере» с другими важными сановниками Лавры. Утешился Толстой у монаха-привратника, который приютил его у себя в сторожке в башне, там они две ночи хорошо говорили о вере. Монах-привратник дрался перед тем с туркой под Плевной, за веру христианскую проливал кровь. Две ночи искателя правой веры гр. Толстого ели в сторожке монастырские блохи и вши, и он остался всем очень доволен, дружески расставшись со своим новым приятелем.
Дальше Л.Н. рассказал мне, как он был. вместе с покойным Страховым в Онтиной пустыне у знаменитого старца Амвросия и как Амвросий, приняв славянофила, верующего церковника Страхова за закоренелого атеиста, добрый час наставлял его в вере православной и как сконфуженный Страхов терпеливо, без возражений выслушивал учительного старца, который при всей прозорливости перемешал своих посетителей. На мой вопрос Л.Н., показался ли ему старец Амвросий человеком большого ума,- Толстой, конечно, ответил, что «нет», прибавив - «но он был очень добрый человек».
За вечерним чаем 30 июня Л.Н. по поводу написанного с него мною портрета завел речь о новом искусстве, говоря, что он не понимает ярких красок новейших художников (хотя бы таких даже, как я), признавая Бонна наисовершеннейшим из современных портретистов. Дальше, по его мнению, идет ересь. Досталось Рембрандту, я говорил за «стариков», за Веласкеса, сумевшего своим гением дать такое простое и великое разрешение в пластике человеческого лица, к какому ни один из современных живописцев приблизиться не мог. Досталось художникам безыдейным, было подарено несколько теплых слов Фра Беато Анжелико с его наивной верой. После чего наш разговор перешел на современную литературу. Досталось Горькому, особенно Л.Андрееву, который якобы хочет своими произведениями всех напугать: «А я его все-таки не боюсь!»- закончил лукаво Толстой.
1 июля Л.Н. зашел ко мне с утренней прогулки, когда я, голый, мыл свое грешное тело.
Поздоровавшись, как бы мимоходом сказал - «А я вот сейчас думал - какое преимущество наше перед вами, молодыми. Вам надо думать о картинах, о будущем, наши картины все кончены, в этом наш большой барыш. Думаешь, как бы сохранить себя получше на сегодня».
Перед отъездом моим из Ясной Поляны, прощаясь, Л.Н. сказал так: «Я рад был, истинно рад был вас узнать поближе и думаю, что мы еще с вами увидимся».
Вообще и на этот раз с Ясной Поляной я расстался прекрасно...
20 июля
Вчера возвратился от гр. Толстого Дмитрия Ивановича, который живет у своей тещи Чертковой в великолепном имении Кагарлык (Киевский уезд). Провел там три дня и три ночи и меня все слушали - не наслушались. ..
Ухаживали все и на все лады.
Уезжая, получил приглашение на следующее лето, а также в Петербурге тоже придется бывать у Чертковой.
На днях сюда в Княгинино приедет Щусев. В середине августа я еду к Троице и вторично на Волгу. [...]
Дальше » |
