Часть вторая
144. А.А.ТУРЫГИНУ
Сергиев Посад, «Пещерная гостиница», 23 апреля 1895 г.
Здравствуй, Александр Андреевич!
Отвечаю тебе на два твои письма, особенно же на второе, как более полное и как содержащее в себе прямые вопросы.
Книжку Гауптмана «Ганнеле» я купил и прочел, и вот мое впечатление от нее: жанр этот уже не первый год разрабатывается живописцами, этот слащаво-сентиментальный образ Христа среди «добрых» поселян и проч. часто встречается и у немцев и у французов. Во всяком случае, в этом подходе нет того глубокого чувства поэзии, которое замечается в так называемых «мистериях» - это «модерно», хотя и не лишенное талантливости. Старику Суворину, во всяком случае, не удастся в данном случае открыть шестую часть света... не помогут ему в этом ни «Сигмы», ни другие верные его слуги...
Скажу тебе несколько слов о храме Воскресения: Васнецову комиссия на его условия ответила «с сожалением отказом», ссылаясь на отсутствие средств, предлагая ему местные образа иконостаса, за которые он назначил 6 тысяч (по 3 тысячи за образ). Ответ еще не получен.
Я пока еще не послал ни тем, ни условия на предложенные образа, буду сообразовываться с Васнецовым, вообще же в этом деле надо побольше осторожности, я слишком нервно вел себя все время в Питере, и теперь для меня очевидна не одна моя ошибка, по ведь я «русский человек», а ты знаешь пословицу про русского человека. Да и то сказать - «век живи, век учись...»
Вот уже пять дней, как я в деревне, или точнее, в монастыре, или - того точнее, в монастырской гостинице, в 2-3 верстах от Троицкой лавры, в так называемых «пещерах у Черниговской». Пещеры эти однородные по характеру с Киевскими и похожи на катакомбы; в одной из пещер находится чудотворная, очень чтимая икона Черниговской божьей матери. Икона эта собирает сюда много тысяч богомольцев, которые несут и везут многие тысячи рублей. Обитель цветет, монахи грубеют и живут припеваючи, мало помышляя о том, о чем по положению они должны помышлять неустанно. Но это дело их...
А вот я теперь свободная птица, но беда в том, что сильно поразучился петь по-птичьи, да и крылья не могу до сих пор путем расправить; очень уж засиделся в клетке. Начал писать этюды, пока очень робко, как школьник. Того ухарства, какое было, когда рисовал «картон», и в помине нет... Одно несомненно хорошо - это природа. Господи! Сколько она содержит в себе звуков, мыслей, отрывков чувств, сколько в ней мечтаний и не бессмысленных, как у образцовых земств наших, а глубоких, вдумчивых, вековечных...
Вот и сидишь да и слушаешь, что природа говорит, что рассказывает лес, о чем птицы поют, слушаешь и переживаешь юность, сравниваешь свою весну с весной природы и видишь, сколько упущено, как мало, неполно понята была своя весна и с грустью видишь, что поправить ничего нельзя, все минуло и не вернется, и грустно станет, и защемит, заноет сердце...
Здесь пробуду с месяц, а потом проеду, как и хотел, на север, в города Ростов, Ярославль, Углич, а там и в Уфу проберусь. Там думаю начать одну из картин.
Писал ли я тебе, что В. Маковский вышел из Товарищества, обозвав их позорно - старыми девками, которые хвастаются своей невинностью... За что получил сильные нарекания...
Ну довольно, а то, кажется, скоро до сплетен дойду, а это уж не дело.
145. А.А.ТУРЫГИНУ
Уфа, 27 июня 1895 г.
[...] В письме своем ты высказываешь небезосновательное предположение, что у меня есть что писать - это правда, я видел в свою краткую поездку очень много интересного, но все это так специально и так трудно выразить словом, все это нужно было видеть, слушать, а главное - чувствовать.
Скажу одно, что если Италия пленяет нас своей красотой и искусством, если последнее имеет там свою родину и поныне там живет с неувядаемой силой, то искусство это и у нас есть, красота его так же живуча, но мы не так беспечны, как итальяшки, мы слишком рано делаемся зрелыми и утрачиваем наивность и жажду наслаждения природой, а с тем вместе и творчеством, нам уже кажется это не «важным», а ведь итальяшке хлеба не давай, только дай ему музыку - художество, и только за последнее время этот шарманщик сгорает манией к «политике».
Виденный мною Переславль-Залесский с его историческим озером и двадцатью девятью церквами и несколькими монастырями полон глубокой старины, но он - лишь только прелюдия к чудным, своеобразным звукам, которые дает собой Ростов Великий с кремлем, его глубоко художественными храмами, звонницами и знаменитым ростовским звоном. Звон этот единственный, он имеет шесть особых мотивов, ведущих свое начало с давних времен, и мотивы эти носят наименования былых святителей ростовских, например: Авраамьевский, Дмитровский, Ионафановский и проч. А чтобы и отдаленное потомство могло иметь понятие об этом звоне - в музее находится подобранный камертон всех шести звонов. Архитектура и роспись своеобразна, первая принадлежит нашему русскому зодчему митрополиту Ростовскому Ионе Сысоевичу - она талантлива и остроумна, особенно оригинальна солея (род амвона) в церкви Спаса на сенях. Углич имеет свою прелесть по своей трогательной легенде о убиенном царе Димитрии.
Но всему венец - это Ярославль. Зодчество ярославских храмов может быть названо гениальным. В некоторых храмах сохранились образа, которые показывают, что искусство наше приближалось в свое время не только по духу своему, но и по форме к счастливому разрешению.
Ну довольно, теперь я занят картинами, пишу усердно, что-то будет?.. Проживу здесь до первых чисел августа, а там в Москву, или вернее, под Москву до сентября, в начале же сентября перееду в Москву. Думаю скоро написать свои цены Парланду. Что-то мне ответят?
Дальше » |
