Часть вторая
253. А.А.ТУРЫГИНУ
Киев, 3 мая 1902 г.
Давно собираюсь тебе писать, Александр Андреевич, давно хочу ответить тебе на твой вопрос о картине подробнее, но событие неожиданное, чрезвычайное отодвинуло все, и в том числе картину, на десятый план.
С тех пор как картина открыта, у меня перебывало много народа, преимущественно дам, знакомых и незнакомых.
Раз, недели три тому, я узнал, что ко мне собирается, просит разрешения посмотреть картину одна классная дама института, мною не виденная ранее, - молодая, красивая, любимица гр. Коновницыной и прочее. Я дал свое согласие... и вот теперь эта девушка страстно, до самозабвения полюбила меня, а я влюбился, как мальчишка, в нее. Она действительно прекрасна, высока, изящна, очень умна и по общим отзывам дивный, надежный, самоотверженный человек.
И если по дурной привычке своей я не выпрыгну в окно, то через месяц наша свадьба. [...]
Ольга тоже протестовала сначала, выставляя молодость с одной стороны (23 года) и, с другой, преклонный возраст твоего беспутного друга, но потом примирилась под впечатлением тех отзывов, кои слышала о своей будущей «мачехе», и, уезжая в Вену, настаивала в окно не выпрыгивать. [...]
Ты спрашиваешь, есть ли у меня на картине «Шаляпины»? На пространстве 5,5 аршин изображено двадцать фигур, из них четыре святых, остальные шестнадцать - женщины и мужчины, грешные и праведные, Шаляпины (Горький, может быть, Достоевский) и не Шаляпины.
Картина продолжает нравиться. Общий отзыв, что это лучшая моя вещь, даже по технике.
Посмотрим! В ней дела еще довольно, и едва ли успею ее поставить на будущий год.
254. А.А.ТУРЫГИНУ
Абастуман, 14 июля 1902 г.
[...] Думаю, что тебе еще не писал, что абастуманскую церковь - увы! - снова приходится загрунтовывать заново: рецепт грунта, данный мною архитектору (заместителю Свиньина - Луценко), использован небрежно (если не сказать большего), и стены, из коих три четверти уже были покрыты орнаментом и позолотой, пришлось соскоблить, и купол, уже расчерченный под живопись. Вся эта милая шутка архитекторов обошлась мне тысячи в полторы-две.
И я был вынужден все, не скрывая, изложить вел. князю и просить его удалить архитекторов и доверить [мне] все работы по подготовке храма под живопись, на что и получил телеграмму от вел. кн. с полным согласием на все мои запросы. Луценко немедленно выехал, рабочие его были отставлены (страшные злоупотребления открываются почти ежедневно). Теперь десяток солдат скоблят стены под командой моего помощника, я же пишу пророков на уцелевших от разрушения местах. Придется месяца на два-три или больше дело затормозить. Денег идет пропасть. Но тем не менее надеюсь дело под моим надзором закончить благополучно.
Будни все в церкви; вечера с Екатериной Петровной гуляем и много читаем. Праздники - полный отдых. Живем как нельзя более скромно и тихо.
Был ли ты на похоронах Антокольского? Умер интересный скульптор прошлой эпохи, хороший талант, но куда не гений. Образы его не носят в себе ни трагизма, ни мощи, они робки и немного слащавы. Антокольский не был ни Суриковым, ни Шаляпиным, тем не менее он вывел русскую скульптуру из ее фальши и апатии. Трубецкой досказал многое, не выраженное Антокольским.
255. А.А.ТУРЫГИНУ
Абастуман, 12 сентября 1902 г.
Здравствуй, Александр Андреевич!
Письмо твое получил, на сей раз твоим «остроумием» я не весьма доволен, гораздо более мне нравится то, что сказал в своей (второй части) «Истории искусства» обо мне Александр Бенуа.
«Горькая правда», сказанная им обо мне, глубже проникает в нутро и может заставить крепко задуматься. Вообще «вторая часть» написана спокойнее и, кроме обычной талантливости, содержит много мыслей верных и тонких и в значительной мере примиряет меня с ее автором. [...]
256. А.А.ТУРЫГИНУ
Абастуман, 6 ноября 1902 г.
Юпитер, ты сердишься - значит ты не прав...
Да! Друг мой Турыгин, ты не прав! Думаю, что всякая деятельность, в том числе и «критика» и история, освещенная талантом, непременно субъективна. Субъективна и книжка А. Бенуа потому, что она написана человеком даровитым, с темпераментом. Много у нас и того больше за границей книг и дел, где все «объективно», как в механизме самого лучшего, доброкачественного немецкого приготовления, но согласись, что от книг и дел этих мухи дохнут.
И твоя «критика» критики А.Бенуа субъективна потому, что ты все же еще «жив», и постарайся в этом состоянии проздравствовать на пользу отечеству долгие годы. Взгляд Бенуа на Нестерова при всей жестокой правде, по-моему, куда проникновеннее, глубже всего того, что о Нестерове говорят и пишут, и надо много субъективной антипатии к Бенуа, чтобы видеть то, что увидел на страницах о Нестерове твой чисто «буренинский» взор.
Читая Бенуа, я читал живую книгу, я читал тонко и остро подмеченную правду о художниках, ту правду, которую лишь каждый из нас знает про себя молча.
Я не защищаю Бенуа безусловно, я со многими из его взглядов не согласен, но я вижу, что книга написана с полной отчетностью и не есть невежественная компиляция или сонно-равнодушная лекция ожиревшего профессора-специалиста.
Историки Карамзин, Костомаров, Ключевский потому только ярко сияют в исторической науке, что они в высшей мере субъективны. А как возмутительно субъективен великолепный Белинский!
Так-то, друг мой любезный.
Книга Бенуа - жестокая книга, прекрасная книга, и появление ее надо приветствовать, а не ворчать на него по-буренински. [...]
Дальше » |
