Часть третья
421. С.Н.ДУРЫЛИНУ
Москва, 14 июля 1926 г.
Здравствуйте, дорогой Сергей Николаевич!
Рад был получить от Вас давно жданную весточку. Рад и тому, что Вы с пользой для себя и для дела проводите время в Коктебеле.
Курорт всякий, как бы он ни назывался, - курорт.
Строки о Волошине - утешительные строки. Я его ценю за многое, но этюд его с Сурикова - прямо превосходен, - только недавно о нем говорили с Васнецовым, с Чулковым.
Портрет с меня почти написан. Сходство, кажется, большое, но то, что поставил себе художник (написать «автора Варфоломея» и проч.), - задача не из легких.
Кто портрет видел (из близких Виктора Михайловича) - находят его удачным.
Нравится он и мне... но годы берут свое... В чем, полагаю, я не ошибаюсь, это в том, что в портрете нет ничего вульгарного, дешевого, но и то сказать, что написан он Виктором Васнецовым, написавшим «Аленушку», «Каменный век», создавшим алтарь Владимирского собора]. Это все к чему-то обязывает и от чего-то страхует.
422. С.Н.ДУРЫЛИНУ
Москва, 26 июля 1926 г.
Дорогой Сергей Николаевич!
Оба письма Ваши получил, сердечно благодарю.
Сегодня отвечаю лишь несколькими строками: 23 июля в 11 часов вечера скончался Виктор Михайлович Васнецов! Помолитесь о душе его.
Васнецова не стало. Ушел из мира огромный талант. Большая народная душа.
Но фраза - Васнецова Россия будет помнить, как лучшего из своих сынов, ее любившего горячо, трогательно, нежно.
Ваше и последующее поколение ему недодало в оценке, оно его не было уже способно чувствовать.
Виктор Михайлович умер мгновенно. Еще за час до кончины он бодро говорил с бывшими у него об искусстве, о моем портрете. Причем назвал его последним своим портретом.
Похороны завтра, в понедельник. Как-то церковь православная почтит память искреннейшего и вдохновеннейшего творца и создателя незабываемых образов Владимирского собора?
Сейчас ничего не пишу - много хлопот. Когда все поуляжется, - напишу большое письмо.
423. С.Н.ДУРЫЛИНУ
Москва, 1-3 августа 1926 г.
Дорогой Сергей Николаевич!
Вот похоронили и Васнецова! Не стало большого художника, ушел мудрый человек.
Верю я, что немного пройдет лет, как затоскует русский человек, его душа по Васнецову, как тоскует душа эта по многому и многому, чего не умела ни видеть, ни понять. Ушел из немногих горячо любивших Россию, ее народ, умевших в образах показать ее героев, всю сложность души этого странного народа.
Не стало Васнецова, стало пусто, одиноко, тоскливо.
В минувшие дни, в день похорон, я не раз слышал: «Вы остались у нас один», «Вы один у нас теперь национальный художник» - и многое такое. Слова шли от души искренне, а я думал, спрашивал себя - чем же я отвечу на такие слова? Что стоят мои старческие порывы, порывы без дел, без творчества... Все, что было сказать - давно сказано, давно отдано. [...]
Однако попробую передать Вам то, что видел и пережил я с 24 по 26 июля.
Шли обычные и необычные панихиды. Приходили мало известные батюшки, пели импровизированные певчие.
Любители и близкие читали псалтырь. Первое время покойный лежал такой величавый, торжественный, как некий «благоверный князь». Еще бы корзно, да меч у бедра...
Ночью тихо мерцали лампады, свечи. Тишина нарушалась мерным, значительным чтением псалтыря.
В воскресенье, 25-го, за панихидой было очень многолюдно, а вечером был парастас и народу нельзя было вместить в комнаты, он стоял на дворе. Все такие яркие русские лица, знакомые и вовсе незнакомые. Все пришли попрощаться, помолиться о новопреставленном рабе божий Викторе. Масса цветов, ими насыщен душный воздух.
Покойный уже в гробу стал меняться...
В понедельник - 26-го похороны. С 9 ч. утра у дома много народа. Сейчас вынос в церковь Адриана и Наталии. Епископ прислал отказ «по болезни». Лития... и гроб подняли сыновья и мы - художники. У ворот строится процессия - впереди дети, их человек двадцать - они с букетами в руках. Потом венки, затем крышку несут девушки. Дальше духовенство с о. Александром во главе. Гроб, огромная толпа провожающих и катафалк в одну лошадь.
Гроб поставили перед «Распятием» - одной из самых последних работ Виктора Михайловича, подаренной своему приходу. Служил о. Александр, сослужило ему восемь священников и два диакона, один из них - великолепный протодиакон - сибиряк. Прекрасный хор, певший все время песнопения старых композиторов - Бортнянского и Турчанинова. Художников мало: они разъехались на лето.
Вот и начало отпевания, прекрасное чтение Евангелия отцом Иоанном Кедровым. Простое, трогательно-задушевное слово о. Александра.
Долгое прощание и гроб на руках близких, художников и народа был вынесен. Процессия двинулась снова к дому, а потом, после литии, к Лазаревскому кладбищу. Всю дорогу несли гроб на руках. Так много было желающих, такая была ревность в этом, равно у старых, как и молодых.
День жаркий, томительный. Однако путь этот прошли незаметно. У врат встреча. Могила близко от могилы А.Мечева.
Щусевская умелая речь над могилой от Третьяковской галереи (депутация с венком) и от Архитектурного общества. Затем говорил Аполлинарий и кое-кто из публики.
Земля застучала о крышку, и скоро образовался холм, покрытый множеством цветов, с крестом, тоже покрытым цветами и венками. Долго стояли мы, перекидываясь словами... Затем пошли на могилу о. Алексея, там шла панихида, и домой, или верней, на поминальный обед.
Пока говорились речи, на кладбище с колокольни шел такой радостный, пасхальный звон. Это привезли Иверскую, и когда мы покидали кладбище, провожали икону, тоже со звоном, народу множество, тут и слезы, и умиление... и вот опять святая Русь! [...]
Дальше » |
