Часть третья
401. С.Н.ДУРЫЛИНУ
Москва, 7 мая 1924 г.
[...] Вы в своем письме задаете мне задачу - сообщить о себе все, что помню, - нелегкое это дело. Все прошлое было прекрасно, светло, полно надежд, а настоящее - старость, нужда, болезни и печали. Однако, бог даст, летом попробую заглянуть в далекое, невозвратное. Справлюсь ли с этой задачей, тогда видно будет. Сейчас же ограничусь ответом на два-три Ваши вопроса.
Для меня не вполне ясно, что Вы подразумеваете под словом «ходы»? Значит ли это эскизы и картина «Душа народа» или что? Если да, то отношение «Св. Руси» к последней было такое: «Русь» зародилась раньше на два-три года до «Души народа», и эта последняя как бы вытекала из первой - была, как и «Путь ко Христу», уже неизбежной в развитии «темы». Тема же - почти одна и та же во всех трех, и, мне думается, лишь в третьей композиции тема была для меня почти исчерпана, и лишь в последние четыре-пять лет у меня появилась композиция, могущая внести как бы некоторое углубление или, быть может, концентрацию той же темы о нашей вере, душе народной, грехах и покаянии. Но эта новая мысль пока еще лишь в эскизах, а приведет ли господь воплотить ее в законченные образы, в картину, - сейчас не скажешь. Тут нужна воля более молодая, упругая и ряд благоприятных обстоятельств, на которые сейчас трудно рассчитывать. Однако, пока жив, - надежды не теряю, и все думается, что напишу еще и эту картину, как привел бог написать все ранее задуманные.
Вот не думал я, что «Святая Русь» на Вас - юношу сделала такое впечатление. Слаба она, ох! слаба она в главном. Хотя сейчас на новом месте, в Музее Александра III, отлично повешенная в большом, с верхним светом зале, значительно выглядит лучше, несмотря на то, что под ней висит не кто другой, а «Ермак»!.. Однако главного в ней нет, и это почти все.
Рад, что в писании остаетесь один на один с собой. Верный залог, что будет все от сердца. Проверяйте же все, и мое, и свое, созерцая подлинную природу и жизнь. [...]
402. А.А.ТУРЫГИНУ
Москва, 11 мая 1924 г.
Здравствуй, Александр Андреевич!
Пишу тебе обещанное «подробное» письмо, хотя о конечных результатах нашей выставки в Нью-Йорке еще и не знаю.
Сейчас выставка ужо вторую неделю как открыта в Уотолбери, в 3,5 часах езды от Нью-Йорка. Она из ста сорока восьми вещей. Другая, вероятно, тоже теперь открыта уже в Филадельфии, из стольких же полотен (на обеих мои оставшиеся три вещи, большая же - «Варвара» - остается «в фонде» в Нью-Йорке).
Эти две выставки будут открыты до 1 июня. Затем - перерыв до осени, тогда, соединившись, они полностью будут посещать другие города Америки. Таким образом, наши надеются к Новому году все «разбазарить»!
Есть слух, что выставка прошла без убытка и даже какая-то прибыль. Но подробности узнаю, когда будет созвано собрание для официального ознакомления с телеграммой из Нью-Йорка. Успех бы был не только «моральный», как теперь, но и материальный, но цены, огромные цены, особенно назначенные некоторыми петербуржцами (не всеми, правда), отбили охоту покупать на русской выставке с первых же дней. [...]
На выставке были Шаляпин, Анна Павловна Павлова и другие наши знаменитости. Виноградов описывает пирушку, устроенную Шаляпиным нашим уполномоченным. Был обед в трактире, посидели до 2 ч. ночи. Шаляпин все так же, занимателен. Предавался воспоминаниям, когда-то с Виноградовым он жил вместе. Хорошее-де время было! Он привез чемодан с вином и пили тайно, в отдельном зале. Ресторан этот так и называется «Шаляпинским». Шаляпин сделал его большим и богатым из маленького кабачка. Хозяин - немец. Оказывается, когда Шаляпин был в первый раз в Америке, еще давно, до войны, не имел совершенно успеха и зол был на все невероятно, и когда уезжал - интервьюерам все изругал, всю Америку во всем, и еду, и только поесть можно вот в этом кабачишке, да и тот немецкий. С этого интервью и пошел в моду ресторанчик и стал богатеть хозяин, так что, когда Шаляпин приехал второй раз - немец помчался на пароход с цветами встречать, а тот, конечно, и забыл давно о немце. Очень забавно Ш[аляпи]н рассказывал это за обедом, а немец сидел с ним и осклаблялся. Теперь по стенам висят портреты Ш[аляпи]на, некоторые с его подписью. Шаляпин прислал нашим ложу в Метрополитэн-опера - паши были. Шел «Борис Годунов». Вот как описывает Виноградов свои впечатления: «Как услышал я музыку пашу, вступление, самые первые-то музыкальные фразы - помните - господи, как сердце заволновалось. [...] Все пели по-итальянски. Федор, конечно, по-русски. И какие слова-то пел! И как он был велик на этом смешном фоне всех остальных. А соединение-то какое: Пушкин, Мусоргский и Шаляпин! Хорош он был, изумителен. Весь остаток дня ходил с особым чувством страшной грусти. Ушло, ушло самое драгоценное наше». [...]
Америка, видимо, нашим изрядно надоела. Сытин и Трояновский скоро возвращаются в Москву (на днях). Виноградов еще останется месяца полтора. Про остальных - не знаю. [...]
Пресса американская нам посвящает хвалебные статьи, печатает наши картины в своих журналах, газетах, их много прислали мне. [...]
Завтра-послезавтра еду к Троице - в Абрамцево на обычные весенние этюды. Пробуду с неделю вне дома. А там и совсем в деревню на все лето. Будь здоров. Будут новости - сообщу. Рад, что ты в добрых отношениях с Воиновым. Он сделал на меня очень хорошее впечатление.
403. В.Д.ПОЛЕНОВУ
Москва, май 1924 г.
Глубокоуважаемый Василий Дмитриевич!
Поздравляю Вас с восьмидесятилетием Вашего рождения. Путь, пройденный Вами, - одинаково славный для Вас и для родины нашей. Вы были участником и свидетелем незабываемой эпохи в жизни русского искусства, его прекрасных достижений. Вы, один из лучших учеников П.П.Чистякова, передали заветы учителя своим ученикам.
Из Вашего большого опыта молодежь брала то, что ей недоставало. С юных лет я был восхищенным почитателем «Бабушкина сада», «Московского дворика», «Болота с лягушками».
В них Вы с таким молодым, непосредственным чувством, с такой красочной полнотой показали поэзию старого, родного быта, неисчерпаемые тайны нашей родины.
Вы как бы заново открыли волшебное обаяние красок.
За все благодарю Вас.
Дальше » |
