На главную             О русском
художнике
Михаиле
Нестерове
Биография Шедевры "Давние дни" Хронология Музеи картин Гостевая
Картины Рисунки Бенуа о нём Островский Нестеров-педагог Письма
Переписка Фёдоров С.Н.Дурылин И.Никонова Великий уфимец Ссылки  
Мемуары Вена 1889 Италия 1893 Россия 1895 Италия, Рим 1908   Верона 1911
Третьяков О Перове О Крамском Маковский О Шаляпине   О Ярошенко

Вифания Михаила Нестерова. Воспоминания о жизни и творчестве из книги "Давние дни"

   
» Первая
» Вторая
» Третья
» Четвертая
» Пятая
» Шестая
» Седьмая
» Восьмая
» Девятая
» Десятая
» Одиннадцатая
» Двенадцатая
» Тринадцатая
» Четырнадцатая
» Пятнадцатая
» Шестнадцатая
» Семнадцатая
» Восемнадцатая
» Девятнадцатая
» Двадцатая
За приворотным зельем   
Подходим ближе, я вижу - у подъезда стоят три небольшие чухонские лошадки, запряженные в чухонские же санки. В тот же миг замечаю на крыльце наследника. Он в бурке, в морской фуражке, надетой по-нахимовски - сильно на затылок.
Чем ближе мы подходим, тем фигура наследника делается яснее, из под бурки заметны тонкие-тонкие, как спички, ноги в высоких сапогах... и лицо, красивое, породистое, тонкое, с небольшими темными усами, такое измученное, желтое, худое-худое... Вся фигура согбенная, старческая, глубоко несчастная, какая-то обреченная, покинутая.
Сзади свита - морской офицер и два-три штатских.
Мы поднялись на крыльцо. Вел.князь представляет меня, я снимаю шляпу. Наследник здоровается, спрашивает о том, как я доехал, причем зловещий румянец появляется на впалых, как у покойника, желтых щеках его.
Наследник предлагает поехать сейчас же засветло осмотреть церковь. Мы садимся в санки, наследник с вел.князем Георгием Михайловичем, я с полковником Эшаппаром. В третьи санки садятся морской офицер и штатский. Первый был состоящий при наследнике лейтенант Бойсман, второй - штатский - лейб-медик Айканов.
Поехали, правили сами, без кучеров. Через десять-пятнадцать минут были в церкви, где уже нас ждали духовник наследника протоиерей К.А.Руднев и еще какие-то лица.
Церковь внутри была очень обширна. Прекрасный белого с розовым мрамора иконостас с образами Бруни {внука знаменитого), причем мне тут же было сказано, что образа эти временные и их решено заменить моими.
Стены были оштукатурены и очень хорошо расположены, хорошего размера, приятного для росписи. Архитектором церкви был старик Симансон, давно, в молодости, состоявший при наместнике вел.князе Михаиле Николаевиче. Симансон был талантливый художник, но, как говорили, плохой техник, что поздней и обнаружилось в абастуманской церкви.
Осмотр длился около часу. Мы двинулись домой. Стало темнеть, так как ущелье рано скрывало от абастуманцев солнце, - оно ненадолго заглядывало туда.
Вернувшись во дворец, я был приглашен к обеду и отправился отдохнуть в свитский дом, в свою комнату. Там предался думам, размышляя о только что виденном, пережитом...
Помню, в один из дней, что я провел в Абастумане, в первый туда приезд, возвращаясь с какого-то официального визита, я был свидетелем следующего.
Стоял солнечный, слегка морозный день. Подъезжая, я увидел у дворца на скамейке сидящим наследника в своей бурке, в нахимовской, надетой на затылок фуражке, осунувшегося, такого немощного, уходящего и, около него бодрого, крепкого, подтянутого по-военному лейтенанта Бойсмана.
Я раскланялся. Наследник меня пригласил к себе. Какие-то незначительные, любезные, всегда сдержанные вопросы. Предлагает мне присесть... Он греется на солнышке, которое скупо заглядывало в ущелье...
И вот я слышу где-то далеко, далеко заунывную хоровую песню, такую песню, которая в душу просится, такую, что сердце кровью обливается. Песня ближе и ближе... Слышны 'звуки каких-то инструментов, не то вторящих песне, не то причитающих, плачущих... Песня близится. Наследник грустно вслушивается, говорит: «Это кубанцы на прогулку идут...»
Скоро звуки смолкли и снова послышались, не те причитающие звуки любимой женщины - матери, невесты, а удалые, победные... и сотня на конях показалась из-за угла. Впереди - бравый хорунжий, за ним музыканты, песенники, вся сотня на конях. Увидев наследника, кубанцы подтянулись. Кони заиграли, голоса еще удалей понеслись куда-то в горы. Сотня поравнялась с наследником, прошла мимо церемониальным маршем... А он, такой жалкий, изнемогающий, на ладан дышащий, приложил бледную, исхудалую руку к козырьку своей нахимовской, черной с белым кантом, фуражки.
Сотня прошла дальше, в сторону Зекарского переврала. Голоса постепенно удалялись, замирали, потонули вовсе в горах... Наследник встал, простился со мной, пошел с Бойсманом во дворец, - я в свитский дом...
Много лет прошло с тех пор, а я, как сейчас, слышу эти казацкие песни, то бесконечно тоскливые, то безмерно удалые.
На следующее утро были поданы лошади, и мне передали, что вел.князь Георгий Михайлович предлагает мне сейчас ехать с ним в Зарзму. Я быстро собрался, явился во дворец.
Через несколько минут мы уже катили по Абастуману в сопровождении некоего Х-ва, грузина, хорошо знавшего местные и турецкий языки.
30 верст было до Зарзмы. По дороге сменялись дивные виды. Великий князь, зная места, пояснял мне их историю, быт и прочее.
Часа через два вдали на высокой скале показался великолепный Зарзмский храм. Он стоял среди татарской деревни или аула.
Мы подъехали, и наш спутник отправился в аул, чтобы найти там человека, который бы мог открыть храм и проводить нас туда. Вел.князь, захвативший аппарат, пожелал снять храм, а также и меня на фоне этого дивного памятника грузинской старины.
Скоро явились в сопровождении нашего проводника жители аула. Они низкими поклонами и особыми мусульманскими знаками выразили высокому гостю свое уважение, отперли храм.
Перед нами предстало чудо не только архитектурное, но и живописное. Храм весь был покрыт фресками. Они сияли, переливались самоцветными камнями, то синими, то розовыми, то янтарными. Купол провалился, и середина храма была покрыта снегом. Всматриваясь внимательно, мы заметили, что и часть фресок уже погибла. Погибла дивная красота...
Побродив по останкам былого великолепия, мы вышли на воздух и обошли храм кругом. Он ясно вырисовывался теперь своим темно-красным, запекшейся крови, силуэтом на фоне окрестных гор, покрытых снежной пеленой. Он был такой одинокий, забытый, никому не нужный...
На обратном пути обсуждалась возможность реставрации храма. Она и была произведена на средства наследника уже после его кончины.
К вечеру мы были в Абастумане. За обедом Зарзма была главной темой разговоров.
Во второй половине марта я был снова в Киеве. Олюшка моя к тому времени начала поправляться, она была уже на ногах, не сегодня-завтра должна была выехать кататься, а потом отправиться на юг, в Сочи или Крым. Остановились на Крыме - куда выздоровевшая и уехала в сопровождении сестры милосердия, ходившей за ней последний месяц болезни в институте.
Я нанял около Мисхора в Олеизе у Токмаковых дачку «Нюра», на которой перед тем жил больной Горький.
Здоровье Олюшки день ото дня улучшалось, она очень выросла, опять стала весела, но в характере ее появились неровности, которых до болезни и следа не было. Она, избалованная за девять месяцев болезни, теперь, здоровая, требовала исключительного внимания к себе, а его-то и недоставало сейчас. Сестра Е-ва, отлично ухаживавшая за тяжко больной, следить за здоровой девочкой не находила в себе ни сил, ни умения. Она скучала, вздыхала, пела, а тем временем Олюшка, чуя за собой слабый надзор, делалась все предприимчивей, и однажды, вернувшись домой, я не нашел ее там. Спросил сестру Е-ву, она тоже не знала, когда и куда исчезла наша больнушка.


продолжение »

"Я избегал изображать так называемые сильные страсти, предпочитая им наш тихий пейзаж, человека, живущего внутренней жизнью. Вот русская речка, вот церковь. Все свое, родное, милое. Ах, как всегда я любил нашу убогую, бестолковую и великую страну родину нашу!" (Нестеров М.В.)



цветок


М.Нестеров © 1862-2022. Все права защищены. Почта: sema@nesterov-art.ru
Копирование материалов - только с согласия www.nesterov-art.ru :)