» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая » Семнадцатая » Восемнадцатая » Девятнадцатая » Двадцатая

Успех выставки между тем все возрастал. Многое было продано. Осмотрела выставку покупочная комиссия. В комиссию входили и друзья мои и недруги. Среди первых был незабвенный и постоянный мой благожелатель - Архип Иванович Куинджи. На другой стороне умный, настойчивый Владимир Егорович Маковский, маленький Лемох и «Миша Боткин».
Споры были, главным образом, около «Святой Руси». Куинджи настаивал, чтобы приобрести ее для музея Александра III, остальные выдвигали «для оттяжки» маленький жанр «Тихая жизнь». Особенно на этой незначительной вещи настаивал Лемох.
Куинджи горячился, волновался. Он не умел говорить и, в особенности, не умел говорить спокойно; дорого обходились ему такие споры, где бы они ни были, - в заседаниях ли Академии, на выставках ли, - все равно. И вот теперь, на моей выставке, его горячность не прошла ему даром, у него хлынула кровь горлом и носом; ему сделалось дурно. Сердце уже было плохо. У моей картины произошел один из таких тяжелых припадков. Кончился он благополучно.
Было решено, что «Святая Русь» будет приобретена не в музей Александра III, а в музей Академии художеств и за очень низкую цену - за восемь тысяч рублей. Запросили меня, согласен ли я отдать картину за такую низкую цену. Куинджи настоял, чтобы я, не нуждаясь тогда в деньгах, согласился, полагая, что Академический музей будет переходным в Русский, что и случилось впоследствии.
Здесь, у моей «Святой Руси», впервые пожали друг Другу руки лютые враги - передвижники (Маковский) и мирискусники (Бенуа), а самый спор был не о достоинствах или недостатках моей картины, что ни для тех, ни для других не было тогда важно; важны были «тактические соображения», «родственные» на этот раз и у тех, и у других.
Комиссия музея Александра III (Русского музея) в лице товарища директора графа Д.И.Толстого тоже по таким соображениям примкнула к мирискусникам. Граф Толстой высказался против приобретения в Русский музей «Святой Руси».
Когда же стал особенно ясен исключительный успех выставки, когда на ней перебывали «высочайшие», тогда и Толстой заговорил иначе. Бывая последние дни на выставке почти ежедневно, он как-то сказал мне: «Вероятно, «Святая Русь» попадет в Русский музей гораздо раньше, чем я думал, так как успех вашей выставки «стихийный, и с этим необходимо считаться».
Считаясь с ним, Толстой поспешил пока что приобрести один из моих портретов - портрет дочери в амазонке, за две тысячи рублей.
С.П.Дягилев только что вернулся из Парижа, где устраивал так называемую Русскую выставку, в состав которой вошли Бакст, Бенуа, Лансере и другие мирискусники и не попали Суриков, Виктор Васнецов, Айвазовский и я. Мне говорили, что Дягилев приехал ко мне на выставку тотчас по приезде своем в Петербург, так как о ней много говорили в те дни. Сергей Павлович хотел лично убедиться, стоит ли она того и не сделал ли он «тактической» ошибки, не позвав меня на свою Русскую выставку в Париже. И, кажется, убедился, что ошибка сделана была и ее следовало исправить, за что он и взялся со свойственной ему решимостью, пуская в ход все свои чары. Но об этом позднее...
Приглашения на разного рода выставки тогда сыпались на меня обильно: княгиня Тенишева приглашала участвовать с Рерихом и Щусевым на выставке, устраиваемой ею в Париже, Сергей Маковский звал в Лондон... Не было ни гроша, да вдруг алтын...
В те дни приглашала меня как петербургская знать - Имеретинские, Извольские, Уваровы, баронесса Икскуль, так и интеллигенция - Вячеслав Иванов, наговоривший мне на выставке любезностей, Феноменов, Мих. Ив. Ростовцев, у которого собиралось тогда немало всякого народа - от либеральничавших сенаторов до старых и молодых поэтов, ученых, артистов...
Я продолжал получать приветственные письма. Одно очень большое в стиле Максима Горького, написанное рабочим, долго хранилось мною. Одновременно получил благодарность от воспитанниц выпускного класса Смольного института, бывших на выставке. Я имел основание быть довольным.
Даже газета «Товарищ» поместила у себя статью под заглавием «Христос и революция» и мой портрет. «Товарищ» пытался связать минувшие события с моей картиной. Попытка была тщетная...
В конце января скончался Д.И.Менделеев. Похороны были торжественные. Я был на них. На панихидах впервые видел Витте, огромного, усталого, поникшего. Лицо его мне не понравилось.
Приближался день закрытия выставки. Мои друзья советовали продолжить ее на неделю - на две, так как количество посещающих все росло, но сделать это было невозможно, так как Лидваль зал отдал раньше под концерты, лекции...
Последние дни выставки публика валом валила на нее. Последние праздники бывало более чем по две тысячи человек. Едва было можно пробираться через людскую гущу. Сердце мое радовалось, радовалось тем более, что сейчас же после событий минувших двух лет я, как было сказано выше, вовсе не надеялся даже на малый успех. Некоторые ходили на выставку по многу раз. Лица многих были мне уже известны, хотя я и не знал, кто были эти лица.
Наступили и последние часы выставки. Во втором часу Екатерининский зал и все помещение выставки было переполнено. С трудом можно было двигаться. Две кассирши едва справлялись со своим делом. Публика густой толпой поднималась по обеим сторонам прекрасной, широкой лестницы. Фотографий со «Святой Руси» уже не было, на них шла запись. Толпа гудела - это была какая-то стихия. Многие пришли «попрощаться» с выставкой. И я чувствовал, что конец моего праздника приближается, и он едва ли когда повторится...
Незадолго до звонка к закрытию выставки на ней появился Дягилев. Сергей Павлович видел, что даже и такие чуткие люди, к каким принадлежал он, не всегда бывают достаточно проницательны. Екатерининский зал в ту минуту был лучшим доказательством его оплошности. Он принял новое решение. Подошел ко мне такой великолепный, победоносный, начал поздравлять меня с успехом.
Прозвонил звонок, публика начала медленно расходиться. Остались немногие, среди них и Дягилев. Фотографы наскоро снимали то, что нужно было им для газет и журналов... Сергей Павлович взял меня под руку, стал со мною ходить по опустевшему залу. Он заговорил о своих новых планах, о выставке в Венеции, переполненной весной туристами со всего света. Там Сергей Павлович хотел показать русское искусство. Ему нужен был мой «Димитрий царевич» и еще кое-что, по его выбору. Конечно, я ему в этом помогу.
Я слушаю «венецианскую серенаду» и, когда она была кончена, спрашиваю: почему в Париже, где только что закончилась его выставка, где также бывает много туристов, он не нашел нужным на своей Русской выставке показать ни Сурикова, ни Виктора Васнецова, ни меня... Неужели среди Бакста, Александра Бенуа, Лансере не нашлось места для нас и что произошло такое, что Сергей Павлович вспомнил обо мне сейчас?..
Сбивчивые объяснения, то была ошибка и еще что-то... Около часа мы ходили, переливая из пустого в порожнее. Я наотрез отказал Сергею Павловичу дать что-нибудь в Венецию. Не верилось избалованному Дягилеву, что я устою перед его чарами. Однако было так.
Мы расстались, и с тех пор я слышал о нем много, но никогда уже не встречался. Венецианская выставка успеха не имела.