» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая » Семнадцатая » Восемнадцатая » Девятнадцатая » Двадцатая

В Вене у меня было задание - осмотреть новую посольскую церковь, сооруженную по проекту талантливого петербургского архитектора, моего приятеля Г.И.Котова. Церковь была неплохая, лучше многих наших заграничных церквей. Ее тогда предполагалось расписать. Я виделся с нашим послом кн. Урусовым. Он мне говорил много хороших слов, но дело оставалось за малым: у них на роспись не было средств.
В Киеве, несмотря на то, что в Вене Ольга была у славившегося тогда по ушным болезням профессора Урбанчича, слух ее снова стал ухудшаться. Страх новой операции, быть может, трепанация черепа, пугал нас еще и потому, что Урбанчич намекал на то, что после предыдущей операции часть гноя могла еще оставаться в ухе. Решили, что Ольга конец лета проведет в Кисловодске у М.П.Ярошенко.
Быть может, и теперь совершится чудо, и дело обойдется без новых мучительных переживаний.
По возвращении из-за границы мечта о самостоятельной выставке в Петербурге меня не покидала. «Святая Русь» была почти готова. Было написано еще несколько картин, акварельных эскизов. Немало было и этюдов, которые можно было показать. Предполагал я выставить полностью эскизы Абастуманской церкви, несмотря на то, что большая часть их была уже на Дягилевской выставке в 1901 году.
Недолго по возвращении из-за границы просидел я дома, собрался в Уфу. По дороге туда прожил недели две в Васильсурске, где в то время были очень патриархальные нравы: мои соседи, уезжая на неделю, на две в Казань, не запирали своего домика, наказывая моей хозяйке посмотреть за курами и только!
Написав несколько этюдов для задуманной картины «За Волгой», я еду дальше, в Уфу. Там обычный прием. Отдыхаю душой и телом. Прожив недель около двух, плыву обратно по Белой, такой прозрачной, голубой. Еду до Старого Макария. Макарий Желтоводский - колыбель старой Макарьевской, потом Нижегородской, ярмарки, горделиво прозванной именитым купечеством «всероссийским торжищем». У Макария пароход не останавливается, он берет нефть напротив, у села Исады, красивого, раскинувшегося по нагорному берегу, с двумя-тремя старыми церквами, с массой яблоневых садов. От Исад к Макарию переправляются через Волгу на лодке.
Вот я и на том берегу. Старинный монастырь, большой, пятиглавый. Средняя глава давно провалилась. Внутри храма стены покрыты фресками. Голубые фоны доминируют. Величавые колонны, на них изображения святых угодников, благоверных князей. Все значительно, торжественно. Веет большой древностью, подвигами, деяниями былой Руси. Монастырь окружен старой, старой стеной. Кое-где уцелели башни, простые, внушительные, нижегородского типа.
Нанимаю себе комнатку. Все, как водится: с клопами, с геранью на окнах, с «удобствами» на противоположном конце большого двора. Хозяйка приветливая, услужливая. Срядились во всем до мелочей. Просит мой паспорт отдаю. Сам ухожу со шкатулкой побродить по берегу. Пишу этюд нагорной стороны Волги. Мимо бегут пароходы, медленно проплывают величавые, ленивые беляны. Чувствую себя отлично, готов фон для картины «За Волгой». Иду домой, предвкушая чай со сливками и потом постель и отличный сон, сон, несмотря ни на что.
Прихожу. Меня встречает хозяйка с постным лицом. Мой паспорт в обложке Гранд-Отеля уже побывал у станового. Он из него узнал, что приехавший неизвестный «бродил три раза кругом света», что он непоседа, да еще занимается бог знает чем - рисует!.. И предусмотрительный становой твердо посоветовал хозяйке поскорей, не задерживая, распрощаться с новым жильцом, отдать ему задаток и пусть себе едет куда знает сегодня же, с первым пароходом, что «побежит» вверх по Волге к Нижнему. Все мои резоны, уверения в моей непричастности к чему бы то ни было противозаконному не убедили трусливую бабу. Она тут же вернула мне задаток.
Я уложил свой сак и стал ждать парохода. Вот и он показался, отвалил от Исад. Я сел в лодку, дали сигнал пароходу, чтобы он уменьшил ход, остановился. «С грустной миной на лице» я сел, и пароход побежал дальше.
Из Нижнего еду в Пучеж. Самолетский пароход «Князь Федор Ярославский» бежит мимо Николы-Бабаек. Там молебен, бежим дальше в Ярославль. Потом Москва, и я снова в Киеве.
Сейчас мои мечты - создать музей в Уфе. Для этого у меня имеется свободная земля. Стоит только вырубить часть нашего сада, что выходит на Губернаторскую улицу, вот и готово место для музея в самом центре города. Щусев, совсем еще молодой, обещает начертить проект музея. Я тоже пытаюсь что-то себе представить «архитектурно».
Музей предполагает быть наполненным собранием картин, этюдов, скульптуры, полученных мною в подарок или в обмен от моих друзей и современников. Я мечтаю, что когда музей будет готов, открыт - поднести его в дар городу Уфе.
Позднее это осуществляется иначе. Городской голова Малеев предлагает мне поместить мою коллекцию в задуманном им Аксаковском Народном доме. В 1913 году я и делаю это, оформив все законным порядком.
Давно желанный мир с Японией заключен. Витте - «герой дня». О нем, о его ловкости, кричит вся Европа. Он почти Бисмарк.
В октябре - выставка Виктора Васнецова в Академии художеств. Его «Страшный суд» не популярен. Академисты ходят по выставке «руки в карманы». Был какой-то эксцесс, после чего Васнецов выставку закрыл, вышел из членов Академии...
В январе 1906 года мои вернулись из Ростока. Ольга после двух операций выглядела отлично, стала весела и бодра, остриглась. Что-то задорно-мальчишеское было в тогдашней ее внешности. В феврале я с ней был в Питере. На обратном пути заехал в Москву, куда ранее была послана с другими картинами «Святая Русь» для фотографирования. В Москве «Святую Русь» видели многие, видел В.М.Васнецов, нашедший ее «интересной». Однажды, еще во время росписи Владимирского собора, Виктор Михайлович говорил о Семирадском. По его словам, Семирадский не скупился на похвалы картинам собратьев-художников, кои не мешали ему или были не опасны, и сугубо молчал, когда картина задевала его своими достоинствами. Тогда, бывало, не жди от него похвалы - не получишь.
Видел «Святую Русь» и Суриков. Он отнесся к ней явно недоброжелательно. Видела ее в Историческом музее и молодежь - г.г.Милиоти и другие из «Золотого руна», появившегося тогда взамен «Мира искусства». Наговорили мне много любезностей, уверяли, что я еще полон сил, что «об уходе со сцены мне и думать нечего».
Тут же в Москве мне было сделано предложение участвовать со «Святой Русью» в Париже, что, однако, не помню почему, не состоялось.
В мае был я в Ялте, видел своих друзей, оттуда проехал на Кавказ, затем в Сергиев, где все напоминало мне молодость. Вот елочка, что написана на «Пустыннике», она из маленькой и чахлой, когда-то своей юностью так раздражавшая огромного Стасова, за восемнадцать прошедших лет стала большой кудрявой елью.
Пожив, поработав сколько-то в скиту у Черниговской, я еду опять на Волгу, в Чебоксары. Помню раннее утро, сижу на крыше своего домика на берегу Волги, пишу предрассветный этюд Заволжья и слышу - с реки несется протяжный крик. Всматриваюсь - ничего не видно. Крик повторился и смолк.