» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая » Семнадцатая » Восемнадцатая » Девятнадцатая » Двадцатая

На другой день Екатерининский зал был свободен, и г-жа Вяльцева вечером услаждала там слух петербуржцев цыганскими романсами.
Я уехал в Москву, не последовав пылкому внушению генерала Верещагина, - манеж под свою выставку не снял, а взял помещение на углу Кузнецкого моста и Лубянки и еще через неделю открыл там свою выставку. Она не была такая нарядная, как в Петербурге. Залы были менее комфортабельны, однако получился какой-то уют, было много цветов.
На открытии, как и в Питере, было много народу. Отношение к выставке Москвы поначалу было хорошее, о ней многие слышали по газетам.
В том же доме, по Кузнецкому, была открыта в те дни посмертная выставка Борисова-Мусатова, и вскоре я заметил, что москвичи разделились. Одни отдавали свои симпатии мне, другие Мусатову. На его стороне были мирискусники и делали все от них зависящее, чтобы ослабить мой петербургский успех. Они говорили тогда, что там они «прозевали» мою выставку.
Стали одновременно с хвалебными статьями появляться статьи явно враждебные. Заговорили П.Муратов, Грабарь и другие, имевшие в те дни «директивы» от Остроухова и мирискусников.
Я, со своей стороны, не делал ничего, чтобы умилостивить богов. Однажды ненароком не узнал у себя на выставке Грабаря, с которыми перед тем встретился однажды... На Трубниковском Олимпе тогда ставили мне всякое лыко в строку. Что поделаешь!..
В конце выставки явилась покупочная комиссия Третьяковской галереи - Остроухов, Серов и еще не помню кто. Поздоровались официально. Стали осматривать, оставались на выставке долго, много говорили, спорили о «Димитрии царевиче». Подошел ко мне Серов, спрашивает:
«Скажите, Михаил Васильевич, на ваших «Мечтателях» темная тень под крышей. Она от солнца?»
Отвечаю: «Нет, не от солнца (картина в каталоге имела два названия: «Мечтатели» и «Белая ночь на Соловецком»). То, что вы приняли за тень от солнца, - осмоленная дегтем деревянная надстройка на каменной стене»...
«А, а...», - Валентин Александрович понуро уходит к своим сотоварищам. Вскоре комиссия удалилась, ничего не взяв на выставке.
В газетах появилась пылкая статья Маклаковой, негодующая на комиссию, предлагающая устроить среди москвичей подписку на приобретение «Димитрия царевича» с тем, чтобы принести картину в дар городской Третьяковской галерее.
На выставке бывало много молодежи. Ко дню закрытия было продано из восьмидесяти четырех вещей семьдесят восемь. О выставке читались рефераты, было много споров.
Перед закрытием выставки ко мне обратился молодой фон Мекк. По его словам, вел.княгиня Елизавета Федоровна (секретарем которой он был тогда) намерена была построить церковь при учреждаемой ею обители милосердия. Она просила указать талантливого архитектора, которому бы можно было такое дело поручить. Я назвал Щусева.
Через несколько дней узнал, что моя рекомендация принята, причем было передано, что великая княгиня хотела бы, чтобы будущая церковь обительская была расписана мною. На это я тогда же дал свое согласие. Мечта расписать в Москве храм была давняя. Еще задолго перед тем, в Киеве я высказал эту мою мысль Щусеву. Тогда думалось о часовне, им построенной и мною расписанной...
В то время княгиня Тенишева через Рериха возобновила свое предложение принять участие в устраиваемой ею выставке в Париже и Лондоне. Кроме меня, приглашены были Рерих и Щусев, тогда уже известный рядом своих построек.
После долгих размышлений, после того как умный, талантливый Рерих, любивший больше меры интриги и рекламу, заявил мне, что «пресса вся куплена», что риска нет никакого, я от участия отказался. Выставка, несмотря на купленную прессу, успеха ни в Париже, ни в Лондоне не имела.
5 апреля в Киеве родился у меня сын Алексей. Мальчик родился крепким, здоровым, лицом похожий на мать, аппетитом на отца.
Скоро я вернулся в Киев. Весна была запоздалая. На Пасхе уехал в имение кн. Яшвиль - Сунки, работал этюды к задуманной, но неисполненной картине «Природа». На фоне южного, весеннего пейзажа, среди цветов по холмам, по полям, взявшись за руки (или навстречу друг другу) идут юные, крепкие, в чем мать родила, влюбленные. Они - составная часть торжествующей «Природы-Матери»...
В июле попал в Уфу, проехал в Златоуст до Миасса. На обратном пути получил ответ из Ясной Поляны на запрос о времени приезда туда. Ответ был таков: «Всегда рады Вас видеть».
Таким образом, было предрешено писание портрета с Льва Николаевича, о чем был разговор с Софьей Андреевной еще на моей выставке в Москве. Тогда она спросила, не приеду ли я в Ясную, не хотел ли бы я написать портрет с Льва Николаевича. Отвечаю: «Конечно, но Лев Николаевич так не любит позировать...» Софья Андреевна говорит, что это и так, и не так. Что все можно будет устроить. Я благодарю. Простились «до свидания в Ясной»...
В начале июля я был у Толстых. Встретили ласково. В тот же день Лев Николаевич изъявил полную готовность позировать мне. На другой день начались сеансы, очень трудные тем, что и сам Лев Николаевич, и обстановка того времени часто отвлекали меня от дела, не давали сосредоточиться...
Одновременно со мной в Ясной гостили художница Игумнова, Сергеенко и сестра депутата Маклакова. То и дело приезжали и уезжали разные люди, из них помню Демчинского...
От Толстых я проехал в Княгинино и оттуда, спустя некоторое время, в местечко Кагарлык (Киевской губернии), в имение О.И.Чертковой (по мужу тетушки Владимира Григорьевича Черткова), к другому Толстому-Дмитрию Ивановичу - директору Эрмитажа, женатому на дочери О.П.Чертковой.
Граф Д.И.Толстой, слепо веровавший в «Шуру» Бенуа, к концу выставки, после ее успеха, уверовал и в меня, приобрел у меня эскиз «Св.Зосима Соловецкий» и пригласил погостить летом у них в Кагарлыке.
Вот я и уехал туда, послав предварительно телеграмму о времени своего приезда. Выехавший за мной на станцию экипаж уже в сумерках привез меня в усадьбу. Любезная встреча и прочее...
Владелица Кагарлыка, «кавалерственная дама» Ольга Ивановна Черткова - жена бывшего генерал-губернатора киевского, позднее - варшавского, тогда была очень пожилой. Однако следы былой красоты еще сохранились. Об О.И.Чертковой, ее жизни ходило немало почти анекдотических повествований. Не буду повторять их здесь.
В день моего приезда в Кагарлык прибыла экскурсия студентов Киевского Политехнического института с их учеными руководителями. Целый день прошел в осмотре образцово поставленного хозяйства огромного имения. Мне сообщили, что сейчас в парке я увижу молодых людей и их мэтров. Отлично, посмотрю и здесь, у кагарлыкских Толстых, экскурсию.