На главную             О русском
художнике
Михаиле
Нестерове
Биография Шедевры "Давние дни" Хронология Музеи картин Гостевая
Картины Рисунки Бенуа о нём Островский Нестеров-педагог Письма
Переписка Фёдоров С.Н.Дурылин И.Никонова Великий уфимец Ссылки  
Мемуары Вена 1889 Италия 1893 Россия 1895 Италия, Рим 1908   Верона 1911
Третьяков О Перове О Крамском Маковский О Шаляпине   О Ярошенко

Вифания Михаила Нестерова. Воспоминания о жизни и творчестве из книги "Давние дни"

   
» Первая
» Вторая
» Третья
» Четвертая
» Пятая
» Шестая
» Седьмая
» Восьмая
» Девятая
» Десятая
» Одиннадцатая
» Двенадцатая
» Тринадцатая
» Четырнадцатая
» Пятнадцатая
» Шестнадцатая
» Семнадцатая
» Восемнадцатая
» Девятнадцатая
» Двадцатая
За приворотным зельем   
Начинается беседа, угощенье папиросами, все, как полагается. Спрашивает, сколько бывает посетителей. Отвечаю, сколько в будни, сколько в праздник. Бывает много, по сравнению с другими выставками, но мой гость недоволен. Горячится, упрекает меня в неумении вести дело. Что так-де нельзя, что, имея в руках такую выставку и в такое время, надо уметь ею пользоваться, проявить инициативу, быть смелым и т. д.
Я слушаю... Генерал спрашивает, что я намерен делать дальше, хочу ли показать свои картины в Москве. - Да, - говорю, - предполагаю. - Где? - Еще не знаю...
- Как «не знаю»? Тут и знать нечего... Поезжайте в Москву, снимите манеж, да, манеж, манеж. И там выставьте свою «Святую Русь» и другие вещи. Назначьте в будни по пятаку, в праздники пускайте даром, а в понедельники для избранных по рублю. Народ повалит. Десятки тысяч пройдут через манеж. И вот вы увидите, что результат будет тот, что ваше имя будет греметь, и вы соберете не какие-нибудь гроши, а большие тысячи. Поверьте моему опыту. Ведь я в былое время был постоянным сотрудником и помощником брата. Помню (да и вы помните по газетам) выставку брата в Вене. Отличное помещение в центре города. Выставлена серия евангельских картин. Помните? Ну вот, с первых же дней скандал: венский архиепископ запрещает некоторые, особенно яркие. Их пришлось снять. На другой день газеты полны разговоров о выставке: какой-то фанатик-католик обливает одну из картин серной кислотой. Мы с братом в восторге, после этого народ повалил толпами. Конная полиция едва могла сдерживать толпу перед входом на выставку. Каждый день давка, обмороки... Брат и я приходим домой возбужденные, довольные. Что-то будет завтра? - Хорошо бы было, если бы завтра одного-двух задавили насмерть. - Воображаю, говорит брат, что бы стало тогда на следующий день!.. Выставка имела громадный успех. Вот как нужно делать выставки!» - заключает взволнованный воспоминаниями бывший ординарец Скобелева. Я слушаю и чувствую, что «не в коня корм», что у меня нет тех данных, коими был одарен так щедро покойный Василий Васильевич Верещагин. Я благодарю генерала, но не обещаю следовать его советам. Расстаемся любезно, но сдержанно.
Было и такое: входит ко мне в комнатку субъект типа мастерового или рабочего - высокий, сухой, нервный. - Я к вам, - говорит. - Садитесь, в чем дело? И вот, называется, с места в карьер, начинает желчно, раздраженно жаловаться на недавнее прошлое. Что их-де обманули, что вообще кругом ложь и неправда. Что «обещают хлеба, а дают вместо хлеба камень».
Ну, думаю, дело дрянь. Никакого хлеба я не обещал и камня тоже не давал. Писал картины, как думал, как чувствовал... и только. И вот - на, поди!
Однако не ко мне относились такие горькие упреки. А я, напротив, своей «Святой Русью» утолил духовный голод моего мрачного посетителя. Он, по его словам, в первый раз почувствовал, что здесь есть какая-то «правда».
И все это говорилось так сухо, деловито, серьезно. Я почувствовал всю драму разочарованного человека. Разговорились, назвал какой-то неизвестный мне петербургский завод, где он работал, принимал участие в минувших событиях. Расстались по-хорошему. Жал руку, благодарил.
Незадолго до закрытия выставки ко мне подошел офицер самого «армейского» вида. Назвал фамилию и попросил меня уделить ему несколько минут поговорить, посоветоваться. - Пойдемте наверх, - говорю ему,- там и поговорим.
Начал издалека. Целая биография. Сибиряк, «мальчик» в гостином дворе. Потом какая-то ученая экспедиция князя, помнится, Голицына. Нужен художник, так как взятый в столице по пути умер. Князю называют гостинодворца, он-де, «балуется», рисует. Князь посмотрел «баловство», понравилось, взял с собой... Тибет, еще что-то. Экспедиция кончена. Юноша, по протекции князя, поступает в юнкерское училище, его кончает (способный, цепкий). Вот он и офицер. Однако закоренелая привычка, любовь к рисованию не оставляет его. Рисует урывками, и вот теперь он уже поручик, лет под тридцать. У меня на выставке что-то почувствовал и решил поговорить со мной. Хочет бросать военную службу. Ему не по духу - тяжелое время - некоторые обязанности, кои он по долгу присяги не имеет права не выполнять. Спрашивает, как быть?
Что ему сказать, что посоветовать этому совершенно незнакомому офицеру? Ни способностей, ни условии жизни его я не знаю. Спрашиваю: «Женат?» - «Да, есть ребенок». Что тут посоветуешь? А он ждет, так верит тебе...
Говорю: «Не бросайте пока службы, а ходите в Общество поощрения художеств, рисуйте, пишите. Через год-другой будет видно, что делать». - Не того ждал от меня поручик, однако благодарил, обещал подумать.
Года через четыре (я жил уже в Москве, расписывал церковь Марфо-Мариинской обители) стою где-то у Серпуховских ворот, жду трамвая. Еще два-три человека.
Один зорко всматривается в меня, подходит, спрашивает: «Вы меня не узнаете? Я такой-то, был у вас на выставке, говорил с вами. Помните, офицер?»
Вспоминаю, но от офицерства ничего не осталось, он уже штатский. Тогда же бросил военную службу, поступил в Общество поощрения художеств, много работал. Сейчас здесь, в Москве, управляет домом какого-то купца на Калужской улице... и художествует, рисует, что называется, запоем. Я живу близко, на Донской, просит меня зайти, посмотреть его работы.
Как-то захожу, смотрю кучу этюдов, набросков. Способности несомненные. А бывший поручик повествует, что он уже участвует в выставках, такой-то и такой-то. Что же, в час добрый!..
Заходит ко мне. Постоянно в хлопотах житейских и художественных. Энергия неукротимая и страшная, неудержимая словоохотливость, мысли роятся в голове, но мысли эти не новы, у кого они ни бывали.
Года через два, слышу, он едет на средства Поленовых в Париж месяца на три... Оттуда приезжает совершенно сбитый с толку. В голове путаются барбизонцы с импрессионистами... Сумбур страшный.
Пробую удержать его на чем-либо одном. А он несется на всех парах... Опыты, опыты, без конца опыты и словоизвержения... Однако мне удается внушить ему необходимость серьезной школы, формы. Он начинает понимать это. Пытается строже рисовать, переезжает в Тарусу, там работает не покладая рук, время от времени показывая сделанное мне.
А годы идут да идут. Он остается и под пятьдесят тем же увлекающимся открывателем давно открытых истин, каким был двадцать лет назад. Одну акварель покупает у него Третьяковская галерея. Это предел его вожделений. Он достиг какого-то признания. Слава богу. Сибирский мальчик, гостинодворец, член тибетской экспедиции - теперь художник. Это Василий Дмитриевич Шитиков.


продолжение »

"В картинах Нестерова нет случайностей, все подчинено смыслу, идее. И совсем не случаен тот элемент, который заметил я после многих-многих знакомств с «Видением отроку Варфоломею». Тихий пейзаж без четкой перспективы, мягкие полутона приближающейся осени, придающие всему своеобычную умиротворенность, спокойствие, и только единственное живое существо - подросток - стоит, окаменев от увиденного. Лицо отрока, как и сама природа, в великом спокойствии, но чувствуется за этим покоем мятущийся дух подростка, ненайденность им пути своего к святости, чистоте и добру остро сквозит в сознании отрока Варфоломея. И вот я обнаруживаю для себя новую линию в картине, как второй план в художественной литературе. Рядом с подростком тихая беззащитная елочка, ее зеленый трезубец вершинки не готов еще к будущим бурям, к открытой борьбе за существование, она скромно прячется в увядающей траве и как бы с боязнью озирается окрест, где живет, дышит, движется большой, не осознанный ею сложный мир. За плечами отрока стоит молоденькая, голенастая, тоже не окрепшая березонька, всего несколько зеленых веточек обрамляют ее ствол. Все это - олицетворение молодости, беззащитности, неистребимой тяги к будущему, интересному, неведомому."



цветок


М.Нестеров © 1862-2022. Все права защищены. Почта: sema@nesterov-art.ru
Копирование материалов - только с согласия www.nesterov-art.ru :)