Природа и человек в творчестве Нестерова. Статья Алексея Федорова-Давыдова

» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая » Семнадцатая » Восемнадцатая

Но прелестные, свежие и сильные сами по себе, эти итальянские этюды Нестерова 1908 года не отразились так в его творчестве, как в свое время сказались достижения итальянских этюдов в 1889 году. В начатой прямо после поездки в Италию работе над росписями в Марфо-Мариинской обители, продолжавшейся до 1911 года, мы в пейзажных фонах изображений святых и композиции «Путь ко Христу» видим использование этих этюдов, но не видим и следа их живой непосредственности, их реалистической силы и правды. Напротив, здесь Нестеров снова подпадает под влияние модернистской стилизации, и теперь в куда большей мере, нежели в абастуманских росписях 1899-1904 годов. Даже в композиции «Путь ко Христу», варьирующей и сюжет и идею «Святой Руси», такой знакомый, родной и близкий Нестерову русский пейзаж приобретает холодный и маловыразительный характер. Он еще менее, чем в «Святой Руси», связывается с образами людей. Что же касается таких композиций, как «Крестный путь» или «Беседа Христа с Марией», то в них дан уже совершенно условный пейзаж, долженствовавший, очевидно, изображать Палестину и стилизующий итальянскую природу.
Пейзаж в эскизе «Беседа Христа с Марией» (собрание М.Г.Гордеева, Москва) написан в холодной и достаточно условной красочной гамме голубо-зеленых цветов растительности в сочетании с голубой одеждой Марии и зеленовато-желтым цветом стен зданий. Эти цвета условно-декоративны и так же сентиментальны в своем эмоциональном звучании, как и образы Христа и особенно экзальтированной Марии. Сопоставление итальянских этюдов с росписями Марфо-Мариинской обители с особой наглядностью раскрывает противоречивость показа природы у Нестерова, в творчестве которого живое лирическое ее переживание сочетается и борется с отвлеченным, нарочито-религиозным, надуманным и потому стилизованным.
Те же тенденции наблюдаются и в дальнейшем его творчестве. Как уже говорилось, в конце 1900-х - начале 1910-х годов в живописи Нестерова господствующей становится сильно высветленная красочная гамма с ее трактовкой зелени голубоватыми тонами, красного цвета - розовым, коричневого - лиловатым. В этой высветленной гамме теперь проявляется уже своеобразное использование Нестеровым неоимпрессионизма для выражения его идей и переживаний. Использует он и декоративные приемы последнего. В этом он близок многим современникам, в особенности В.Э.Борисову-Мусатову. Эта специфически «нестеровская» красочная гамма с ее легкостью, невесомостью и чертами декоративности становится носителем его лиризма и одухотворенной поэтичности. Но, как и прежде, она может иметь и более реалистический и более условный характер.
Можно указать на ряд превосходных, живых по восприятию природы натурных пейзажей конца 1900-х-1910-х годов, таких, как «Река Белая» (1914, собрание И.В.Шретер, Москва) или «Снопы» (1915, собрание Н.М.Нестеровой, Москва). И одновременно с ними пишутся картины, в которых пейзаж снова «одухотворяется» до степени утраты материальности, а с ней вместе и подлинной выразительности. Так, черты модернистической условности и изысканной одухотворенности господствуют в картине «Тихие воды» (1912, Харьковский музей изобразительного искусства), являющейся своеобразным вариантом картины «Молчание». Снова изображены монахи в лодке, снова очарование покоя и тишины. Но в отличие от земной реальности первой картины, ее правдивой непреднамеренности, здесь господствует нарочитая идея, специфическая религиозная умиленность, то есть вся та рассудочность, которая так вредила Нестерову в показе связей человека с природой.
Модернистическая стилизация церковных росписей этих лет с их нарочитой утонченностью рисунка и высветленного колорита сказывается и в таких интересных для нас своей «пейзажностью» картинах, как «Лисичка» (1914, Государственная Третьяковская галерея). В ней взята чисто нестеровская тема тихой радости и мудрой красоты отшельничества, святости безмятежной жизни на лоне природы в таком с ней единении, когда выходящая из леса лисичка бесстрашно приближается к сидящим на пригорке старикам-инокам. «Тема... старая и давно намеченная», - говорил о картине Нестеров. Но эту спокойную тему тишины и мира в природе и в людях Нестеров теперь трактует чрезвычайно нервно-заостренно. И в фигурах старцев и в их лицах нет былого покоя. Беспокоен и пейзаж, в котором взят непомерно высокий горизонт, так что река течет посредине высоты картины над головами старцев. Сами они сидят на крутом обрыве и, кажется, сейчас соскользнут вниз. Большой пространственности дальних планов противопоставлено почти кулисное расположение деревьев леса прямо на переднем плане слева. Взгляд зрителя отрывается от этого первого плана, чтобы ощутить всю высоту обрыва и глубину пространства там внизу, у реки. Асимметрическая композиция вместе с какой-то нарочитой графичностью и металлически-серым, словно алюминиевым, налетом в колорите - все это в целом придает изображению тревожный и нервно-обостренный характер. Высветление колорита делает природу невесомой и нематериальной. Стекловидная вода кажется условной в отличие от реальной материальности воды в пейзаже «Осенний день» 1906 года. Также условны голубоватость травы, стволов елей и фиолетово-сизые тона холмов вдали.
Нельзя сказать, что Нестеров не чувствовал противоречий своего творчества. Порою он от них страдал и с тоской мечтал о свободной легкости творчества, о том, чтобы органично выражать единство человека и природы в пейзаже своей страны: «Сегодня видел сон, - писал он,- что я молодой и «творю» что-то страшно интересное, захватывающее: русский пейзаж такой новый, невиданный, а на нем история какой-то «русской души», сродной той, что поет «Ваня» у ворот Ипатьевского монастыря. Я творю, а все мои близкие - умершие, восхищенно смотрят...».
Нестеров писал это в 1913 году, когда уже была проделана большая работа над этюдами и эскизами к картине «Душа народа» («На Руси»), Это была мечта, сладостный сон о том, что может легко и органично, как песня, создаваться то итоговое полотно, которое на деле рождалось долго и трудно, в борьбе двух начал творчества Нестерова-живого восприятия жизни и природы и надуманной религиозной философичности, любви к стране и народу и ошибочного представления о богоискательстве как пути их развития.