С.Н.Дурылин о Михаиле Нестерове. Глава десятая

Работать (портрет Мухиной) не начинал. Начну, если будет все ладно, после 1-го; таким образом, едва ли смогу до окончания портрета побывать у вас в Болшеве... Был сегодня в морозовском музее. Любовался «Деревенской любовью», какая прекрасная любовь там изображена!.. Вообще, несмотря ни на что, там много такого, что напомнило мне Италию, Венецию, былое». День 78-летия Нестерова прошел благополучно: кажется, никогда у Михаила Васильевича не было на его дне рождения столько друзей и близких, и он, бодрый и смелый, принялся за портрет Веры Игнатьевны Мухиной.
Расхолаживавший художника «истукан» был забракован навсегда.
Вера Игнатьевна рассказывала мне:
«Михаил Васильевич хотел писать меня за работой. Я и работала непрерывно, пока он писал... Из всех работ, бывших в моей мастерской, он сам выбрал статую Борея, бога северного ветра, сделанную для памятника челюскинцам. Он сам выбрал все: и статую, и мою позу, и точку зрения. Сам определил точно размер портрета. Все - сам. Работал он всегда со страстным увлечением, с полным напряжением сил, до полного изнеможения. Я должна была подкреплять его черным кофе. Вовремя сеансов велись оживленные беседы об искусстве. Но когда он входил в азарт, все умолкало. Он с самозабвением отдавался работе». К рассказу В.И.Мухиной надо добавить: врачами давно указан был Нестерову строго определенный срок для сеансов - полтора-два часа: этого требовал его возраст и состояние его здоровья. Но он, всегда нетвердый в соблюдении этих охранительных сроков, сплошь нарушал их в работе над портретом Мухиной. Редко каким портретом Михаил Васильевич был так увлечен, как этим, и редко о каком портрете он слышал столько похвал. Понятно, почему Нестеров из всех скульптур Мухиной перенес на полотно Борея: он - весь движение, он - весь устремление ввысь, он - единый порыв, преодолевающий все препятствующее, все, встающее на пути - и на каком пути: безоглядном, беспредельном, бескрайнем, вперед, ввысь, всюду!

Фигура ваятельницы поражает своим спокойствием. Гипсовый Борей, кажется, еще миг - сорвется с постамента и, как и подобает северному ветру, унесется в неоглядные просторы, все круша и оледеняя на своем бурном пути. А та, из чьих рук готов он взлететь, со спокойствием - хочется сказать: с привычным трудовым спокойствием - удерживает его на месте. Руки ваятелъницы с особою любовью выписаны художником: «Самый лучший инструмент при работе по глине руки... Руки и ноги так же выразительны, как и лицо», - эти две заповеди из книжки Голубкиной «Несколько слов о ремесле скульптора», - книжки, любимой Нестеровым, - он слил в одно целое: прекрасные руки Мухиной необыкновенно «выразительны», они сполна убеждают в том, что «самый лучший инструмент при работе» ваятеля - рука. С какою профессиональной уверенностью; с какою зоркостью рук ваятельница касается статуи, но и с какою материнскою бережливостью, как к прекрасному, но хрупкому ребенку! Эта профессиональная уверенность, трудовая выносливость, энергичная стойкость, - это прекрасное спокойствие мастера чувствуются во всей фигуре Мухиной. И Нестеров был полностью прав, когда решительно отводил от себя упрек в том, что в фигуре ваятельницы «мало динамики». Он и не хотел этой внешней «динамики» в фигуре Мухиной; он знал, что она может повести к пластической декоративности, к театрализации позы. А он передавал трудовой час опытного мастера, который знает, что для успеха его художественного труда нужна не вспышка «динамики» - мгновенного порыва, а артистическая зоркость глаза, бестрепетная меткость руки, как «лучшего инструмента» ваятеля. Все это и передано в фигуре Мухиной. Но всмотритесь в ее лицо: вот где она - мать этого стремительного Борея, вот где она - вся в творческом устремлении!
Нестеров сам пришел к мысли, выраженной А.С.Голубкиной, чей портрет он так мечтал написать:
«Движение, подобно конструкции, должно быть почувствовано внутри: ассирийцы и египтяне передавали стремительное движение при неподвижной одежде. А головы, отбитые от статуй греков, сохраняют движение целого».

Вот именно так Нестеров передал движение в портрете Мухиной; ее рабочая блуза - почти «неподвижная одежда», а в ее «голове» воплощено «движение целого», «почувствованное» художником «внутри». Это глубокое внутреннее движение - подлинно творческое движение - сосредоточено в крепко сомкнутых устах, в озабоченно прихмуренных строгих бровях и в необычайной, сторожкой, ищущей зоркости серых глаз, пронизывающих своим острым взором бурное детище этих спокойных рук. В этих глазах раскрыта поразительная энергия творческой воли, в этой голове выражен целый мир творческих дум и устремлений. Краски портрета намеренно скромны, благородно сдержанны: пепельные волнистые волосы, темно-синяя блуза ваятеля, белая легкая кофта, поверх которой надета блуза, круглая красная брошь, скрепляющая ворот кофты, синевато-лиловый отсвет блузы на деревянном постаменте, на котором стоит белый гипсовый Борей. Вот и все. Но эта мудрая сдержанность красок, это благородное спокойствие тонов только увеличивают смелую стремительность ритма, только усугубляют страстную действенность всего портрета.