С.Н.Дурылин о Михаиле Нестерове. Глава десятая

В начале 1930 года Михаил Васильевич не раз говорил, что ему хочется написать нас, братьев, вместе с нашей обстановкой».
17 апреля Нестеров писал мне о своих планах (как обычно, в третьем лице):
«Вместе с праздниками к нам приходит и весна, она ранняя, такая шумливая, как сама молодость. Ах, молодость, молодость! Ее «контрастность» со старостью, с 69-ю годами, так чувствуется сейчас, когда набухают почки, когда того и гляди они лопнут, появится новая жизнь в зеленых листочках, в этих новорожденных матери-природы. Хорошая пора юности, грустна она у тех, что уходят... Перейду к Вашему молчаливому другу. Он хотя и киснет, но искра жизни где-то еще, очевидно, в нем теплится. Хвастается, что не сегодня-завтра начнет писать Двойной портрет с братьев Кориных. Я говорил ему, что трудная тема, а он свое: «Ну так что же, что трудная, зато интересная».
Один ему кажется каким-то итальянцем времен Возрождения, другой - русак-владимировец с повадкой Микулы Селяниновича, с такими крупными кудрями... Оба брата даровиты, оба выйдут в люди... Подумайте, разве тут какие резоны помогут? «Хочу, и больше ничего». И я махнул рукой, пусть пишет... А весна идет, молодая жизнь вступает в свои права... Да здравствует жизнь! Не так ли, дорогой друг?» В письме этом чувствуется преодоленная старость; оно дышит молодым вдохновением: по-юному звучит это теплое переживание весенней радости, по-молодому трепещет нескрываемый восторг перед новыми творческими задачами, молодая смелость перед трудностями этих задач, и лишь одного нет в этом юном письме старого художника: нет молодой самоуверенности в том, что эти задачи будут решены, а трудности преодолены.
Писанье портрета было решено.
Как всегда в удачнейших работах Нестерова, все - и композиция, и красочная гамма портрета Кориных - было выношено в душе художника до конца прежде, чем он приступил к работе. Никаких «поисков» на самом полотне, перемарываний, перемазок, никакой «кухонной стряпни» на холсте он не любил. Если работа, по его строгому суждению, приводила к неудаче, он начинал ее на новом холсте, а старый истреблял, «сдавал в архив» или писал на нем новую вещь.
«29 апреля, - вспоминает А.Корин, - Михаил Васильевич пришел к нам, показал нам два маленьких эскиза на одном листе, сделанные акварелью. Попросил нас стать в позы, как на эскизе, и пояснил нам, что он хочет написать нас стоящими и рассматривающими античную терракотовую фигурку. И попросил достать на время работы где-нибудь подлинник».
Два акварельных наброска незначительно отличаются один от другого; на первом Павел Корин опирается левой рукой о стол, а в правой держит темно-оранжевую танагрскую статуэтку; на втором он держит ее обеими руками. Этим двум наброскам, показанным братьям Кориным, предшествовали два наброска, оставшиеся им тогда неизвестными. Один, акварельный, в точности повторяет первый из набросков, показанных Кориным, но в руке у Павла не танагрская статуэтка, а лист бумаги. Под этим наброском карандашом рукою Нестерова подписано: «11-12 марта 1930 г.». Это первая дата работы над портретом. Но наброском автор остался недоволен. Что держит в руке старший Корин? Собственный рисунок? Старинную гравюру? Прорись из иконописного подлинника. Можно было гадать об этом. А надо было, чтоб зритель без всяких гаданий знал, что в руках у художника Корина настоящее произведение искусства. И на следующем наброске - карандашом - Нестеров поднял руку старшего Корина кверху, но еще затруднялся: что же дать ему в руку?

На эскизах, показанных братьям Кориным, старший уже высоко держит в руке подлинное создание античного искусства - маленькую статуэтку.
Композиция портрета была найдена в этих акварельных набросках.
Изменения, внесенные на холст сравнительно с эскизом, несущественны.
На эскизе не было старинных «кожаных» книг на столе; не было и деревянной подвижной модели нагого человека, которую портретист поместил, чтобы подчеркнуть приверженность молодых художников к строгому изучению своего ремесла. Стеклянные банки с красками радостно играют киноварью, лазурью, кобальтом, как драгоценными камнями. «На стене висит античный барельеф с Парфенона (гипс), на портрете изображена его часть, - писал мне Павел Корин. - Танагры, такой, какой хотел Михаил Васильевич, нам найти не удалось. Тогда я попросил у А.В.Живаго из его собрания небольшую греческую вазочку, показал ее Михаилу Васильевичу, она ему понравилась и была написана вместо танагры». Вазочку эту на портрете Павел Корин держит одной, а не двумя руками, как на эскизе; профиль же его лица и фигуры остался неизменным. Сразу стал на свое место и Александр Корин: на холсте лишь усилен поворот его головы влево, в сторону вазочки, показываемой старшим братом. На эскизах братья-художники изображены в рабочих шерстяных блузах темно-синего цвета; на полотне Нестеров взял более трудный, но более строгий черный цвет. Нестеров не боится его «внеживописности»: он умеет открыть в черном всю полноту, всю выразительную подвижность живописного цвета. На портрете Кориных черный цвет как нельзя более подошел к силуэтному построению фигуры старшего брата. На эскизах были найдены и перешли в портрет крепкий, красновато-коричневый тон дубового стола и серова-беловатый, с прозеленью той гипсового барельефа. На холсте эти дополнительные тона были разработаны с любовным вниманием, приведены к стройному, спокойному звучанию - превратились в сдержанно-стройный аккомпанемент к живой действительности человеческих фигур.