» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая

Прошло несколько месяцев. Я неожиданно получил из Тифлиса от графини Т. письмо, она сообщала мне, что Л.П. в полном отчаянии от содеянного, но что изменить своего решения не в силах, что на похоронах умершего от чахотки Анфимыча она сильно простудилась, у нее отнялись ноги, ее увозят на Черноморское побережье... А года через два-три я узнал, что она скончалась в Сухуми...
Между тем Олюшка моя была уже в институте. Ее там все полюбили. По праздникам я бывал у нее на приемах, и она, теперь седьмушка, радостно появлялась в переполненном зале то с голубым, то с розовым бантом, а иногда и с двумя - за успехи в языках французском и немецком... Начальница была очень заботлива к Олюшке. Иногда она болела, и тогда заботы начальницы к ней удваивались. Скоро моя дочка стала общей любимицей в институте.
В то же время дела художественные шли своим чередом. Дягилев, увидя фотографию с «Чуда», со свойственной ему настойчивостью убедил меня поставить картину на Русско-Финляндскую выставку. Немало любезностей было в его письмах по поводу картины.
Приближалось рождество. Сестра Александра Васильевна приехала в Киев. Таким образом, рождественские праздники взятая из института Олюшка прогостила у меня со своей любимой теткой, не знавшей меры в баловстве своей любимицы. Праховы устроили елку чуть ли не нарочно для моей девочки. Все в будущем сулило одно хорошее.
Так закончился для меня 1897 год.
Наступивший 1898 год начался, как и 1897, хорошо. На Периодической выставке в Москве великий князь Сергей Александрович приобрел вариант моей картины «Христова невеста», написанный еще в 1887 году. В начале февраля я выехал в Петербург, где выставлял на Передвижной «Великий постриг», а у Дягилева на Русско-Финляндской выставке - «Чудо».
Перед отъездом пришлось сильно поволноваться. В институте появилась эпидемия кори, и моя девочка тоже заболела. К счастью, уход был идеальный, и она к моему отъезду была уже вне опасности.
В тот год наплыв приезжих в Питер был огромный, и я едва-едва нашел себе комнату. Любезно и настойчиво предлагал мне остановиться в его квартире добрейший Василий Васильевич Матэ. Квартира у него была в главном здании Академии преогромная. Гостеприимство Матэ было всем известно. У него подолгу живал во время своих деловых наездов Серов. Кроме того, в тот раз Матэ предлагал мне устроиться в одной из больших академических мастерских, так как со мной были образа иконостаса для храма Воскресения и их необходимо было просмотреть в хороших условиях света.
Как всегда, я часто бывал у Ярошенок. Николай Александрович написал в тот год слабый портрет с Льва Толстого и хороший - с Владимира Соловьева.
На Дягилевской выставке царили финляндцы, Эдельфельдт, Галлен и другие. Нас, русских-москвичей, было человек пять. Особым успехом пользовались Врубель и Костя Коровин, нравился и Серов.
Мое «Чудо» предполагаемого Дягилевым успеха не имело. Оно было как-то не в стиле выставки. Однако Дягилев продолжал расточать мне любезности и предложил участвовать на его выставке в Мюнхенском Сецессионе, просил дать ему «Чудо», «Под благовест» и только что проданную молодому фон Мекку картину «На горах».
Наступал день открытия Передвижной. «Великий постриг» был принят одними восторженно, другими (стариками) холодно.
Накануне открытия выставки явилась закупочная музейная комиссия с Михаилом Петровичем Боткиным - Иудушкой, как его звали, - во главе. Я назначил за «Постриг» четыре тысячи рублей. Это не считалось дорого.
Я случайно был в то время, как комиссия осматривала выставку, тут же в Обществе поощрения художеств, где меня и нашел М.П.Боткин. Он спросил, что я назначил за «Постриг». Я сказал ему, что четыре тысячи. Он, восторгаясь вещью, стал упрашивать уступить тысячу, предлагая это якобы от лица всей закупочной комиссии, которая единогласно остановилась на «Постриге» для музея императора Александра III. Я продолжал настаивать на четырех тысячах, с тем Боткин и удалился от меня.
Прошло сколько-то времени. Комиссия, окончив осмотр, появилась в залах музея, где, встретив меня, поздравила с успехом и с приобретением картины в музей за... три тысячи рублей. Отвечают, что все были согласны дать эту сумму, но Михаил Петрович настоял на трех, объявив, что он «убедил Нестерова уступить».
Я в негодовании стал искать Боткина, а его и след простыл. Тут все стали меня уговаривать, чтобы я не поднимал «истории», что вещь, конечно, стоит больше, но ведь она пойдет в музей и прочее, и прочее... Однако я решил поговорить с Боткиным, а пока что, встретив приехавшего на выставку М.П.Третьякова, рассказал ему проделку его родственника. Павел Михайлович меня успокаивал и обещал сам поговорить с Боткиным, но тот, по свойственному ему бесстыдству, от всего отрекся...
Успех на выставке был полный. Две покупки утвердили за мной имя, бранили меня лишь за то, что я продешевил. Газеты признавали «Постриг» «гвоздем выставки». Дягилевцы говорили, что в «Постриге» я поднялся до небывалой для меня высоты, и надо было стараться на такой высоте удержаться.
Одновременно с Передвижной и Дягилевской в Петербурге открылась выставка английских мастеров. Она не была интересна. Выделялись имена Уолтера Крэна, Уотса, Альма Тадема был уже на склоне дней своих. Говорили, что царь приобрел на этой выставке небольшую вещь Тадемы, по ошибке уплатив за нее вместо 3500 рублей - 3500... фунтов, т. е. более тридцати тысяч рублей.
Скоро я уехал в Москву, там узнал, что за «Постриг» представлен к званию академика. Вместе со мной были представлены Серов, Левитан, Архипов.и Дубовской. В Москве все меня поздравляли с успехом, говорили, что Васнецов сделал все, - теперь надо ждать от Нестерова. А сам Виктор Михайлович без всякого удовольствия принял вести о покупке моих картин и утешался тем, что я «продешевил».
В Москве оставался недолго. Проехал в Вифанию. Там встретил настоятеля храма Казанской божьей матери, что у Калужских ворот в Москве, очень приятного почтенного старика. Он передал мне о намерении прихожан храма просить меня расписать его. Храм был построен весьма известным тогда архитектором Никитиным, членом Московского археологического общества, другом Василия Осиповича Ключевского, который был прихожанином этого храма.
В тот же день мы с отцом настоятелем были в Москве, подробно осмотрели храм, очень обширный, построенный в византийском стиле, со многими удобными для живописи стенами, с мраморным иконостасом. На другой день я познакомился и со строителем храма архитектором Никитиным, которому тоже, как и В. О. Ключевскому, хотелось, чтобы я взялся за это дело.
Мысль расписать один из лучших храмов Москвы мне нравилась. Расписать одному целый храм, создать что-то, быть может, новое - было заманчиво. Работы было бы года на три. Смету я представил ничтожную, что-то около сорока тысяч. Меня просили сделать два-три эскиза, чтобы прихожане-жертвователи могли иметь понятие о том, что я им дам.