» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая

Я поступил иначе. Пробрался к самым трибунам. Там предприимчивые люди на принесенных из дому скамейках продавали места по рублю. Таких скамеек было множество, все они были абонированы. На одной из таких скамеек поместился и я, а со мной дама и кавалер, говорившие все время по-французски. Оставалось ждать час, два, пять - это было неважно.
Вот появляется знаменитый обер-полицмейстер Власовский, видит, с каким комфортом мы устроились (а были нас чуть не тысячи), делает жест, не проходит пяти минут, как мы все слетаем с наших импровизированных трибун. Мои соседи, говорившие только по-французски, стали превосходно ругаться по-русски. Скамейки шумно развалились, а владельцы их благоразумна мигом куда-то исчезли. Пришлось искать другое место - я его скоро нашел.
В 12 часов девять пушечных залпов известили о начале приготовлений. Навстречу царю выехал из Кремля великий князь Владимир Александрович со свитой. В половине третьего колокольный звон всех московских церквей, пушечная пальба известили о том, что торжественный въезд начался, и лишь около пяти часов показался головной взвод полевых жандармов, за ними конвой его величества и прочее.
Привезли в золотых каретах сенаторов. Старички так устали, что, подъезжая к Кремлю, уже спали сном младенцев. Про Делянова Васнецов острил, что его к тому времени уже нечем наградить. Он имеет все знаки отличия до Андрея Первозванного включительно и к коронации при особом рескрипте будет пожалована соска.
За сенаторами ехали «разного звания люди». Прошли, скороходы, арапы, взвод кавалергардов. Прогарцевали правители народов Азии - эмир Бухарский, хан Хивинский - все в шитых золотом халатах, на чудных скакунах.
Опять кавалергарды, и только тогда стало слышно далекое раскатистое «ура». Оно быстро приближалось, крепло, росло, наконец, загремело где-то близко около нас с поразительной силой.
Войска взяли на караул, музыка заиграла, показался на белом арабском коне молодой царь. Он ехал медленно, приветливо кланялся народу, был взволнован, с бледным, осунувшимся лицом...
Царь проследовал через Спасские ворота в. Кремль. Народ стал расходиться...
В девять часов вечера зажглась иллюминация. Началась волшебная сказка, сон наяву. Народ ходил, как очарованный, среди блистающего самоцветными камнями, миллионами огней города, Кремля, любуясь диковинным зрелищем. По деревьям Александровского сада висели огненные цветы, плоды. Все сияло, переливалось, сверкало золотом, алмазами, рубинами на темном фоне весенних сумерек, потом тихой майской ночи...
А поздней мы заметили пламя на Спасской башне, выше часов. Пожар был потушен. Народ шептался... Все призадумались...
А там Ходынка, тысячи жертв, впечатление зловещее. Было ясно, что где-то и что-то неладно, неладно в самых недрах Царства Российского. Ходынка была началом грядущих событий.
24-го мая царь и царица были у Троицы. Я видел их близко. Когда царский экипаж подъехал к Святым воротам, митрополит и духовенство опоздали к встрече, за что тут же преосвященный получил от вел.князя Владимира Александровича громкое: - «Что вы, владыка, спите там!»
В Нижнем, как и на всех выставках в мире, ко дню открытия не было ничего готово. Императорская чета въезжала в Нижний при страшном урагане, наделавшем много бед на выставке.
Старания Витте и Саввы Ивановича Мамонтова успехом не увенчались. Художественный отдел был слабый. Мои картины - «Сергий с медведем» и «Под благовест» - и эскизы висели неплохо. Лучшими экспонатами были Сапожниковы со своими парчами и шелком и Морозовы со своей мануфактурой.
У Саввы Ивановича Мамонтова на выставке произошло первое открытое разногласие с Витте. Поводом к были декоративные панно Врубеля «Принцесса Греза» и «Микула Селянинович». Обе вещи больших достоинств и размеров были забракованы академической экспертной комиссией (ректором Беклемишевым и другими). Виктор Васнецов, бывший на вершине своей славы, спрошенный Витте на балу генерал-губернатора о том, как он - Васнецов - смотрит и ценит панно Врубеля, ответил уклончиво, чем якобы утвердил в глазах Витте мнение академической комиссии.
Судьба Врубеля была решена: панно в Художественный отдел на заготовленные места приняты не были. С.И.Мамонтов, оскорбленный этим, построил за свой счет особый павильон, где и были выставлены эти прекрасные вещи.
Из Нижнего я уехал в Уфу, а оттуда в Киев на торжества освящения Владимирского собора.
19 августа 1896 года была первая всенощная в нашем соборе. Торжественная служба длилась четыре часа. Дивный хор Калишевского, сотни огней, впервые зажженные перед образами, над которыми когда-то мечтал, в которых осталась частица себя... Все это волновало до слез. Вспоминалось в эти минуты все лучшее в жизни - люди, События, свое счастье. Все, все поднималось на поверхность сознания, будило сердце, призывало его восторженно вторить событию. Это была лучшая награда, о которой я мечтал...
Особенно памятен первый удар колокола в нашем соборе ко всенощной. Что это был за дивный момент! Собор перестал быть нашей «мастерской», мы - художники - перестали в нем быть хозяевами. Он стал храмом, через который потом прошли сотни тысяч народа со своими радостями, скорбями, с праздным любопытством, с интересом к искусству, к нам - художникам. А мы, в продолжение ряда лет так в нем обжившиеся, отошли на задний план...
Вот этот дивный благовест в большой колокол тогда и вещал нам об этом и обо многом другом. Сердце трепетно забилось. Совершилось давно жданное.
Митрополичья служба была торжественна. От всенощной мы с В.М.Васнецовым ушли усталые, но счастливые. Что-то готовит нам завтрашний день?..
Настал и он - 20 августа 1896 года. Поднялись мы чуть свет (до сна ли было?). Начали готовиться, снаряжаться. Одели фраки, как именинники, отправились.
Собор выглядел нарядным. Золотые главы его блестели на солнце. Кругом разбит сквер, в нем масса цветов. Толпится всюду народ, и мы идем себе, как ни в чем не бывало.
У нас пропускные билеты. Показали - впустили. Там уже был народ, все самая избранная публика. Скромно заняли мы места позади справа. Стоим. Народ все прибывает.