» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая

Приехал генерал-губернатор. Начала собираться царская фамилия. С минуты на минуту ждали прибытия государя и императрицы. Каких мундиров, лент, дамских туалетов не было тут. А у нас где-то там копошится, что все-все эти важные господа и великолепные дамы все же пришли и на нас посмотреть, что мы тут натворили, посмотреть, что там про этих киевских художников кричат. А мы вот тут стоим в сторонке и ни гу-гу...
Еще мгновение, и в открытые настежь двери послышались «ура» и колокольный звон. К собору подъехал царь...
Чин освящения начался суровым красавцем - митрополитом Киевским и Галицким Иоанникием со множеством епископов и чуть ли не со всем киевским духовенством.
Меня с Васнецовым и Котарбинским замяли куда-то к стене, и мы простояли бы (герои-то дня!) в блаженной тишине всю службу, если бы кто-то (помнится, какая-то дама) случайно не увидела, что некий исполнительный и рачительный не в меру пристав теснил нас еще дальше. Мы почему-то мозолили ему глаза. И вот в этот самый момент сердобольная душа увидела это, возмутилась, прошла вперед, сказала генерал-губернатору, графу Игнатьеву и... Константину Петровичу Победоносцеву, сказала им, что те, «кто создал собор, кто должен быть впереди всех» - Васнецова и Нестерова - какой-то пристав... и т.д. Немедленно после этого последовало приглашение нам пройти вперед, и мы - все художники - получили место сейчас же за царем и великими князьями.
Освящение подходило к концу. Предстоял крестный ход вокруг собора во главе с митрополитом, со всем духовенством, царем и всей царской фамилией, а также избранными, особо почетными лицами. Вот тут-то мы - герои дня - снова были позабыты и не попали в число тех, что пошли в крестном ходу. Это было горько, особенно Васнецову, положившему на собор весь свой огромный талант и десять лет жизни...
До вторичною посещения государем собора в Киеве шли торжество за торжеством. В Купеческом собрании был парадный концерт, затем великолепная иллюминация сада, всего Киева и Заднепровья. Перед концертом во дворце был парадный обед. Из соборян туда были приглашены только двое: Прахов и В.М.Васнецов. На концерт же все участники создания Владимирского собора были приглашены и на нем присутствовали. Концертом дирижировал Виноградский - музыкант и дирижер очень даровитый. Он был одновременно директором Киевской консерватории (лучшей тогда из провинциальных) и директором... одного из банков. Виноградский был очень нервный, подвижной и страшно увлекался за своим дирижерским пюпитром. Его телодвижения и гримасы были презабавны и служили для киевлян источником всяческих острот. На парадном концерте Виноградский не изменил своей дирижерской манере. Изгибался, несся куда-то вперед, замирал на «пианиссимо» и опять бросался куда-то в сторону гобоев, контрабасов и прочего. И вот в один из этих его «пароксизмов»... у него во всю спину лопнул фрак. К счастью, он в своем артистическом увлечении этого не почувствовал, но заметили вес.
По отъезде царя мы, участники создания собора, дали большой обед со многими приглашенными в Купеческом саду нашему шефу, отцу-командиру Адриану Викторовичу Прахову, талантливейшему человеку, блестящему ученому и все же дилетанту по своей природе. Много было за обедом тостов, речей, воспоминаний, пожеланий...
В день отъезда из Киева мы - художники - служили в новом соборе благодарственный молебен. Настоятель после молебна сказал слово, обращенное ко всем молящимся (собор первое время постоянно был полон молящимися и любопытными) и к нам - художникам. Он просил молящихся полюбить собор, как любили его мы - художники. Нам же ученый протоиерей пожелал в будущем написать еще лучшие образа и не на медных уже досках, а на золотых... Ученый оратор полагал, что от «золотых» досок выиграет искусство или мы - художники - тем самым превознесемся выше облака ходячего... За «золотыми досками» он позабыл и «душу художника», ее священное горение, увы! не зависимое ни в какой мере от того, на чем он - художник - будет писать, создавать, творить высокое, непостижимое, вечное...
В тот же вечер мы с Васнецовым выехали в Москву. На вокзале нас провожали друзья-соборяне, а также старые и новые наши почитатели.
В Москве снова Кокоревка и окончание картин - «На горах», «Труды преподобного Сергия» и «Чудо (Св.Варвара)». Предлагали написать иконостас для собора в Баку. Отказался.
Снова постоянно народ, приятели-художники и просто знакомые, их теперь, после освящения Владимиркого собора, прибавилось... Помню, был несколько раз Суриков. Ему из трех картин больше нравится «На горах» - наш уфимский пейзаж. Как-то зашел ко мне Серов - редкий у меня гость и строгий судья. Ему понравилось «На горах», а от «Чуда» он пришел в ужас.
Заехал как-то Остроухов. Ему понравилась «На горах» и, что уже совсем неожиданно, очень понравилось «Чудо». Таких отзывов об этой картине мне еще не пришлось слышать. Остроухов, склонный к преувеличению и озабоченный тем, чтобы его мнение не было похоже на мнение других, сказал, что «Чудо» - моя лучшая вещь, прибавив, что ставить ее на выставку необходимо (я хотел «выдержать» ее в мастерской), что «Чудо» будут ругать, но что вещь эта тонкая, интересней панно Врубеля. Ну, хорошо, думаю, посмотрим.
Был и Васнецов в мастерской, хвалил вещь как-то преувеличенно. Его в то время стал сильно донимать Прахов. Причиной тому был киворий, перенесенный из алтаря в крестильню. Как-то Васнецов дал мне прочесть полученное из Франции письмо Третьякова. В нем Павел Михайлович отзывался о Владимирском соборе как об одном из самых вдохновенных по живописи новых храмов Европы...
Был Левитан. «Чудо» и ему понравилось.
Была Елена Дмитриевна Поленова. Вещи мои пришлись ей по душе. Она проявляла ко мне особенные симпатии, да и все единодушно тогда находили, что мое искусство крепнет, идет в гору, что я делаю успехи в форме. Последнее меня особенно радовало, так как за пять лет собор мог меня приучить к большой распущенности в рисунке.
Зато нервы мои после всех пережитых событий поиспортились, и мне посоветовали лечиться гипнотизмом у славившегося тогда молодого ученика Шарко профессора Токарского. Первые опыты Токарского были удачны, но я скоро вышел из-под его влияния, а затем и вовсе бросил это надоевшее мне занятие.
Тогда я написал отцу: «На днях появилась жестокая статья о Васнецове в «Журнале философии и психологии». Васнецов, как Вагнер, станет еще выше, еще значительнее. Слава о нем сейчас разносится повсюду».
Познакомился я с молодым фон Мекком. Он заказал мне два небольших образка на могилы его родителей, похороненных в Новодевичьем монастыре. Фон Мекк в те дни был в полосе увлечения русской живописью. Приобрел у Анатолия Ивановича Мамонтова васнецовскую «Аленушку», позднее врубелевского «Демона» и «Пана». Он имел художественно развитой, капризный, но несомненный вкус.