» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая » Семнадцатая » Восемнадцатая » Девятнадцатая » Двадцатая

Тот год, о котором я сейчас говорю, был интересный год. Как по учебной части были лучшие учителя, так и по разным внеучебным проявлениям школьной жизни. Зимой был у нас бал. Наше прекрасное помещение - дортуары, столовая - превратилось в сад. Кроме учащихся были родители, родственники. Играл тогда популярный оркестр Рябова, дирижера Большого театра. Не помню, в эту же зиму или в другую ставили спектакль. Играли "Женитьбу". Некоторые из учеников были очень забавны. Особый успех имел некий Кандинский из далекой Кяхты. Он прекрасно, живо играл Агафью Тихоновну. Весной нас по праздникам почти всем училищем водили в Сокольники, в старые Сокольники, с огромными вековыми соснами, с великолепными просеками, с целым полчищем чайных столиков, где услужливые хозяйки радушно зазывали каждая к себе. И мы со всем своим продовольствием, с чаем, сахаром, калачами; лакомствами, рассаживались по столам поклассно под начальством старшего ученика.
Рисование мое шло хорошо. А. П. Драбов подумывал, как бы меня познакомить с красками. Было решено, что он будет приходить ко мне во внеурочное время, по праздникам. Стали рисовать акварелью цветы с очень хороших оригиналов, сделанных с натуры бывшими учениками Строгановского училища. Это дело ладилось. Из таких акварелей у меня сохранилась одна небольшая. В один из уроков рисования у нас появился в классе Константин Павлович и с ним какой-то очень приятный, с седеющими пышными волосами господин. Драбов с ним как-то особо почтительно поздоровался, а поговорив, все трое направились ко мне. Гость ласково со мной поздоровался и стал внимательно смотреть мой рисунок, хвалил его, поощрял меня больше работать, не подозревая, быть может, что я и так рисованию отдаю время в ущерб остальным занятиям (кроме разве шалостей). Простившись со мной, посмотрев еще два-три рисунка, Константин Павлович и гость ушли.
После занятий я узнал, что это был известный, талантливый и популярный в те времена художник Константин Александрович Трутовский. Он был инспектором Училища живописи, ваяния и зодчества. Его сын был первым учеником нашего класса. Посещение Трутовского имело для моей судьбы большое значение. Он утвердил Константина Павловича в мысли, что на меня надо обратить особое внимание и готовить меня на иной путь. Вскоре мне были куплены масляные краски, и я стал под руководством Драбова копировать образ архангела Михаила, работы известного в свое время Скотти. Эта копия подарена была позднее в Сергиевскую церковь в Уфе, где и находится до сих пор.
Подходили рождественские праздники. По обычаю прежних лет, стали готовиться к роспуску. День роспуска был особым праздничным днем. Все классы, от младших до старших, каждый по-своему ознаменовали этот день. Было в обычае украшать классы флагами, транспарантами, эмблемами, плакатами. И вот тут для моей изобретательности был большой простор. Еще в минувшем году украшения нашего класса были отмечены всеми, в этом же году надо было затмить всех. Весь класс был заинтересован в этом. Весь класс помогал мне, чем мог, и сохранял тайну до самого последнего момента, когда класс был разукрашен мной, и остальные классы могли войти и любоваться моим созданием. Похвалам не было конца. Я был героем этого дня и ходил победителем.
Но, как ни был хорошо украшен наш класс к рождеству, все же то, что было придумано и сделано мною к светлому празднику, оставило за собой все предшествующее. Огромный плакат из, синей бумаги с очень красивыми, мудреными буквами, украшенными цветами, орнаментами, был протянут во всю стену класса. На нем вещалось, что сегодня "Роспуск". Об этом говорило и все остальное убранство класса. Любоваться приходили не только ученики, но и все учителя. Меня восхваляли, качали, носили на столах перед всем классом, словом, я был триумфатором. Это был успех, который порядочно вскружил мне голову, и я еще меньше стал думать об уроках, о надвигающихся экзаменах.
На пасхе Константин Павлович решил послать меня с воспитателем на Передвижную выставку, которая помещалась на Мясницкой же в Училище живописи и ваяния. Пошли мы с Н. И. Мочарским, любителем художества. Это был незабываемый день.
Я впервые был на выставке, да еще на какой, - лучшей в те времена!... Совершенно я растерялся, был восхищен до истомы, до какого-то забвения всего живущего, знаменитой "Украинской ночью" Куинджи. И что это было за волшебное зрелище, и как мало от этой дивной картины осталось сейчас! Краски изменились чудовищно. К Куинджи у меня осталась навсегда благодарная память. Он раскрыл мою душу к природе, к пейзажу. Много, много лет спустя судьбе было угодно мое имя связать с его именем. По его кончине я был избран на его освободившееся место как действительный член Академии художеств.
Из других картин понравились мне поэтический "Кобзарь" Трутовского, "Опахивание" Мясоедова, "Слепцы" Ярошенко. Все эти художники позднее играли заметную роль в моей художественной жизни. Вернулся в пансион и иным, чем был до выставки. Экзамены встретил я равнодушно, но все же с грехом пополам перешел в следующий класс, что меня и не радовало уже. Вот и весна, вот и летние каникулы. Не сегодня - завтра приедет отец, и я опять поеду домой в свою Уфу. Многие уже разъехались, классы пустели, становилось скучно.
Однажды меня позвали к Константину Павловичу, я не шал зачем. Могло быть, что и для проборки за какую-нибудь выходку. Иду. Гадаю. В приемной, вижу, сидит с Константином Павловичем мой отец. Обрадовались, расцеловались, и тут же было мне объявлено, что с осени я в училище не буду, не поступлю и в Техническое, что меня хотят отдать в Училище живописи и ваяния и что и должен сказать, желаю ли я быть художником и даю ли слово прилежно там учиться и не шалить так, как шалил до сих пор. Не надо было долго ждать ответа. Я пылко согласился на все: и стать художником, и бросить шалости. Я не знал тогда, каких трудов, какой затраты сил, времени потребуется с моей стороны, чтобы преодолеть все преграды и стать спустя много времени в ряды избранников. Я не знал, чего стоило отцу согласиться с Константином Павловичем отдать меня в училище на Мясницкой, чего стоило отцу проститься с мыслью видеть меня инженером-техником или чем-то вообще солидным. Каково было именитому уфимскому купцу Василию Ивановичу Нестерову перенести этот "удар судьбы". Сын его - "живописец". Он знал цену этим живописцам, часто пьянчужкам, полуголодным неряхам. Тут недалеко уже и до Павла Тимофеевича - сына Тимофея Терентьевича Белякова, старика, почтенного человека, у которого младший сын не удался, да как не удался. Сначала Павел Тимофеевич отпросился в монастырь. Не хотелось старику отпускать своего человека от большого бакалейного дела, да делать нечего, пришлось. Ушел Павел, да не остался в монастыре. Пробыл там год, другой и пропал. Искали везде - нет монаха. Поговаривали, не случилось ли что.
Прошло года два-три. Поехали наши уфимцы на Нижегородскую... Вернулись с ярмарки, рассказывают, что видели Павла Тимофеевича в Кунавине в театре - актером стал. Сам говорил, похвалялся... Затужил старик, забываться стал, да вскоре и помер.
Дело повел старший брат. Стали забывать позор в семье. Так нет же, прошел слух, что едет в Уфу новая труппа, и слышно, что в труппе той между актерами и наш "монах". Стали ждать актеров с нетерпением. Вот расклеили по заборам анонс. Состав труппы разнообразный, репертуар тоже. От высокой трагедии до "Прекрасной Елены" - все было обещано уфимцам новым антрепренером Хотевым-Самойловым. Но им хотелось больше всего посмотреть своего "монаха". Вот и его фамилия - Беляков, правда, в самом конце, за ним уже шли декоратор, парикмахер и прочие... Ну да ничего, посмотрим...
Настал желанный день. Шла трагедия Шекспира, и в конце афиши пропечатано, что роль слуги исполняет г. Беляков. Все пошли из Гостиного двора смотреть земляка. Ждали нетерпеливо. Что за беда, и сам Мартынов играл лакеев. Как играть, игра игре рознь. Открылся занавес. Трагедия началась, стала захватывать зрителей. Все ужасы человеческих страстей проходили перед глазами уфимцев. И вот настал желанный момент, - из левой кулисы уныло вылез наш "монах"... с фонарем в руках, поставил его на пол и, не зная, куда себя деть, стал мяться на месте...
Тяжело было ранено патриотическое чувство уфимцев. Так тяжело, что они молча стерпели обиду и молча разошлись по домам и только на другой день дали волю злоязычью.
Не раз самолюбивому В. И. Нестерову приходил на ум беляковский позор - неудачливый "монах"-актер. Что-то выйдет из своего "художника"? Не вышел бы богомаз-пьяница... Ну, такова, верно, воля божья, - посмотрим. К тому же очень хотелось верить словам Константина Павловича. Он зря не скажет, не посоветует. А ведь он говорит, что каяться не придется, толк будет - способности большие... Посмотрим, посмотрим... С этим и в Уфу приехали. Порассказал отец все матери. Посудили, поохали, да так и решили, как советовал Константин Павлович.
Лето прошло быстро. Я рисовал и в комнате, и в саду: самому нравилось, другие хвалили...
Снова собрались в Москву. Константин Павлович обещал за лето обо мне подумать. И надумал... Порешили меня устроить у одного учителя - Добрынина, преподававшего у Воскресенского и в Училище живописи математику. У Добрынина на Гороховом поле было два своих домика, в них жила его семья и нахлебники - ученики Училища живописи. Туда и меня отвезли. Помещались мы в двух-трех комнатах и На антресолях, человек до десяти молодцов.
В Училище был назначен приемный экзамен по рисованию. Живче помню этот день. Провели нас в один из больших классов (головной) и засадили рисовать голову апостола Павла. Горячо все взялись за дело... Испытание длилось несколько часов.
Впереди меня сидел деревенский паренек в коричневой, отороченной широкой тесьмой поддевке, с волосами на затылке, подбритыми в скобку, в сапогах со сборками... Он отлично делал свое дело. Я был восхищен его рисунком, да и другим он понравился. Это был крестьянин Рязанской губернии - Пыриков. Позднее, когда Пыриков был принят в головной класс, оказалось, что это его прозвище, а фамилия его Архипов, зовут его Абрам, по батюшке Ефимович - будущий известный художник.
Нравился мне широким, свободным "жюльеновским" штрихом и другой рисунок - Лавдовского, - Фени Лавдовского, хорошего товарища, будущего декоратора Малого театра.