Избранные фрагменты писем Михаила Нестерова, часть третья
А. А. ТУРЫГИНУ
Москва, 10 ноября 1915 г.
На днях получил письмо от уфимского городского головы и протокол заседания 27 октября Уфимской городской думы, из коих узнал, что земляки почтили меня единогласным постановлением избрать «почетным попечителем» музея, наименовав его моим именем. Кроме того, постановлено как в музее, так и в зале заседаний Городской думы повесить мои портреты. Не надо говорить, что все это мне было приятно и того приятней было бы моим старикам.
А. А. ТУРЫГИНУ
Москва. 20 марта 1916 г.
Ты желаешь знать о художниках «Мира искусства», о их художестве и его ценности.
Ладно: есть художник Берггольц из «кимряков», в этом году да вошел в академическую комиссию по покупке картин в музеи. Комиссия в большинстве оказалась «левая», приобрела этого твоего Кустодиева — «Катанье на масленице» в музей. Берггольц остался при особом мнении, написав в протоколе, что «он призван покупать для музеев картины, а не лубки». Августейший президент Академии постановление комиссии утвердил, а особое мнение «кимряка» было истолковано как мнение человека эксцентричного.
Ты человек не «эксцентричный», но, однако, не лишенный черносотенных «начал» — и мне, человеку «прогрессивно мыслящему», надлежит тебя просветить... Попробую...
Меня нимало не смущали и не смущают искания не только «Мира искусства», сообщества довольно консервативного, но и «Ослиных хвостов», и даже «Магазина» (новое, наилевейшее общество). Не смущает потому, что «все на потребу»... «Огонь кует булат». Из всего самого негодного, отбросов в свое время и в умелых руках может получиться «доброе».
Придет умный, талантливый малый, соберет все ценное, отбросит хлам, кривлянье и прочее и преподнесет нам такое, что мы, и не подозревая, что это «такое» состряпано из отбросов, скушаем все с особым удовольствием и похвалой.
«Мир искусства» — это одна из лабораторий, кухня, где стряпаются такие блюда. Кустодиев, Яковлев Александр — это те волшебники-повара, которые, каждый по-своему, суммируют достижения других, а сами они, быть может, войдут в еще более вкусные блюда поваров еще более искусных.
«Лубок» — это принятый до время язык, иногда даже жаргон более понятный или забавный, чтобы быть выслушанным, понятым.
Язык Пушкина — это язык богов, на нем из смертных говорят немногие: Александр Иванов, Микеланджело, Рафаэль...
Даже такие таланты, как Суриков, прибегали, чтобы поняли их «смертные», — к народному говору — жаргону.
Так что ты со своими Вейсами и кимряками был недалеко от «правдочки».
И да не смущается твое сердце. Под луной не произошло ничего нового, а жить всякому охота, — и Вейсу, и кимряку, а придут «боги», и, может быть, мы с тобой и впрямь их не поймем, обложим их матерным словом и закричим «распни их».
Но не думай, однако, что быть Кустодиевым, притворяющимся рубахой-малым, — так просто. Им, как и Вейсом, надо родиться.
Боги же сходят с Олимпа и не болтают, а глаголят!
Ну, вот тебе и весь сказ!
А. А. ТУРЫГИНУ
Москва. Апрель. 1916 г.
Умер старик Прахов, этот талантливейший язычник — дом его в Киеве был моим «университетом». Там перевидал я и переслыхал многое множество интересных людей, мыслей и чувств («чувств», как всегда, у меня больше всего).
Как знать, может, соберусь, так напишу в «Новом времени» о старике — тогда прочтешь. Подбивают.
Дальше » | |