» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцтая » Пятнадцатая » Шестнадцатая » Семнадцатая » Восемнадцатая

Иван хорошо знал своего господина, задолго начинал напоминать ему о том, что пора ехать. Время летело, часы тоже показывали, что все сроки миновали. У подъезда давно ждал экипаж, а ретивый художник все писал и писал. Оставалось времени столько, чтобы только можно было доскакать до Академии. Евгений Васильевич отрывается от мольберта, на ходу накидывает ему Иван генеральскую шинель и, сбегая с лестницы, он, озабоченный, кричит: «Иван, ты без меня допиши небо!» - и исчезает...
Повторяю, необыкновенно приятный человек был Евгений Васильевич Павлов.
Вот настало время и для решения моей судьбы. Приехал Евгений Васильевич, позвали меня в операционную, осмотрели и объявили, что рана моя совершенно зарубцевалась, что опасности больше нет и что я хоть сейчас могу покинуть Общину и ехать в Киев. Я не заставил себя ждать. В тот же день был на свободе и через два-три дня покинул Петербург.
Вот я снова в Киеве, снова в соборе, вижусь с Васнецовым, с Праховыми. Понемногу вхожу в общую работу. Мне, как и условлено было в марте, было предложено написать с васнецовских эскизов «Бориса и Глеба» па пилонах среднего корабля собора для того, чтобы я мог освоиться со стенописью.
Я начал работать, дело мне нравилось, я скоро им овладел.
Между тем, Прахов предложил мне сделать эскиз «Рождества Христова» для запрестольной стены, на хорах южного придела, предупредив, что, если эскиз понравится, то за мной же останется и «Воскресение Христово» в северном приделе.
Я стал готовиться к эскизам, тем временем втягиваясь в киевскую жизнь. Отношения с Васнецовым были прекрасные. Виктор Михайлович в те дни был истинным моим другом и советчиком. Ему нравились мои эскизы из жизни преподобного Сергия. Он говорил, что когда-то мечтал сам заняться житием преподобного и теперь видит, что я этой темы не испортил. К новому году ждали в Киев Передвижную, и Васнецов очень хотел посмотреть моего «Варфоломея».
По настоянию и Прахова и Васнецова я должен был сделать визиты к председателю соборного комитета и наиболее влиятельным его членам. Обязанность эта казалась мне малоприятной, я долго откладывал свои визиты, однако все же в одно из воскресений у всех этих господ побывал и стал совсем киевлянином на целых семнадцать лет, о чем, конечно, тогда не помышлял.
«Бориса и Глеба» я закончил и вместе с эскизами «Рождества Христова» представил на утверждение комитета. Все было утверждено, и я начал картон «Рождества». Стена для него была загрунтована давно, хорошо высохла, и можно было спокойно начинать писать на ней.
Условия самостоятельной работы были очень скромны. За шестиаршинную картину я должен был получить 1500 рублей. Так или почти так получали и мои старшие коллеги - Сведомский и Котарбинский.
Да, в те времена вопрос платы для меня не был существенным. Я горел желанием скорее попытать свои силы на новом для меня деле. Я еще не знал, сколь оно трудно и как дорого обойдется это дело мне потом...
Пока что расскажу здесь, как творились так называемые соборные легенды. В те дни, да и много спустя, говорили не только в Киеве, но доходила молва и до Питера, о том, как чудесно явилась киевскому вице-губернатору Александру Павловичу Баумгартену и профессору А.В.Прахову богоматерь в абсиде Владимирского собора. Об этом необычайном случае говорилось устно, писалось в письмах, писались об этом брошюры и умело распространялись, где следовало, попали в высокие места.
Дело было еще в самом начале соборных работ, так сказать, в первые дни творения, когда там еще не было ни одного из художников и витал лишь дух Адриана Викторовича Прахова, вернувшегося перед тем из Петербурга и Москвы, где он сумел заинтересовать «сферы». В Абрамцеве увидал он впервые и пришел в восторг от васнецовской «Богоматери», что была там в маленькой новой церковке. Стал бредить во сне и наяву, как бы заполучить Васнецова в киевский собор.
Вот тогда-то, летом, собралась позавтракать некая теплая компания с А.В.Праховым у тогдашнего киевского вице-губернатора, как его тогда звали, «вечного вице-губернатора» А.П.Баумгартена. Александр Павлович не был Сперанским, но был добродушный человек, большой bon vivant, его любили. Компания позавтракала, выпила, поболтала о том, о сем и разошлась. Остались вдвоем сам хозяин и прекрасный его собеседник - Прахов, которого как бы осенила внезапная мысль поехать в собор сейчас же, не откладывая в дальний ящик, вместе с Александром Павловичем, который тогда был назначен председателем комитета по окончанию Владимирского собора.
Сказано - сделано, поехали, вошли в собор. Дело было праздничное, работ там не было, собор был пуст и нем. Перед ними предстала алтарная абсида во всей своей первобытной неприкосновенности.
Прахов, в каком-то вдохновенном экстазе, обращается к Баумгартену и говорит:
- Вы ничего не видите, Александр Павлович?
Тот отвечает: «Нет, не вижу ничего».
Тогда Прахов, осененный свыше, обращает внимание Александра Павловича на таинственную линию, проходящую по абсиде сверху вниз, извиваясь по вогнутой стене. Он видит сейчас не только эту линию, но линия в его глазах преображается в формы, воодушевление нашего ясновидца растет. Он видит уже контуры несущейся по небу богоматери.
Адриан Викторович допытывается, видит ли то же Александр Павлович. Увы! Тот ровно ничего не видит. Однако недаром он светский человек, после веселого завтрака трудно что-нибудь увидать, особенно «духовным оком», но что увидать что-то надо.
Между тем наш Адриан Викторович в тех случаях, когда он страстно чего-нибудь желает, желает до боли, до спазмов в желудке, не останавливается ни перед чем. Он еще с большим воодушевлением продолжает внушать своему спутнику им видимое, и тот, не желая долее быть заподозренным в каком-то постыдном невежестве, спешит уверить Прахова, что вот теперь он видит ясно, отчетливо.
Адриан Викторович в восторге. Он предлагает тут же составить протокол. Сам делает рисунок абсиды с чудесным предуказанием. Рисунок прилагается к протоколу. Оба очевидца скрепляют протокол своими подписями. Жмут друг другу руки и, довольные каждый по-своему, расстаются. Вот с чего пошла в свое время популярная соборная легенда о том, как «явилась» будущая васнецовская богоматерь.
К новому 1891 году был готов не только картон «Рождества», но начата и самая картина на стене. Я был в большом подъеме. Работал с увлечением, не покладая рук. В январе, по заведенному давно порядку, в Киев приехала Передвижная, на этот раз с моим «Варфоломеем». Устраивалась она в университете. В первый момент, как увидел я здесь свою картину - она привела меня в отчаяние. Не такой я ее себе представлял.
Картину поставили на место, поставили хорошо, и у меня от души отлегло. Стали приходить художники, послышались похвалы. Увидал ее и Васнецов, нашел лучшей вещью выставки. Ну, тут меня как живой водой спрыснули, и я снова стал верить в своего «Варфоломея».
Помню из тогдашних отзывов один о нашумевшей в Питере картине молодого, в первый раз выставлявшего, Богданова-Бельского «Будущий инок». Спокойный деревенский мальчик, Богданов происходил из города Бельска Смоленской губернии, где тогда в селе Татеве прошумела школа Рачинского, в которой он впервые применял свой метод первоначального обучения.