» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая » Семнадцатая » Восемнадцатая

По условию, за восемь больших образов (размер образов главного иконостаса) мне предлагалось 4000 рублей, причем рекомендовалась новая заграничная поездка в Турцию, Грецию и Италию для ознакомления с древними византийскими мозаиками и живописью катакомб. Это было интересно, тем более, что в первую свою поездку за границу мозаики я почти просмотрел, прошел мимо. Не до того мне было тогда.
Понемногу я начал готовиться к поездке. Прахов составил план поездки - на Константинополь, Афины, через Патрос в Бриндизи, далее в Палермо, Монреаль, Неаполь, Рим, Равенну, Пизу, Перуджию, Флоренцию, Венецию, Вену и домой, в Киев... Мне тридцать один год, я полон планов, энергия моя не знает границ... Теперь до отъезда моего за границу было необходимо закончить верхние иконостасы и сдать их комиссии.
Называя в начале своего повествования о Владимирском соборе семью Прахова эксцентрической, я не показал до сих пор почти никаких признаков этой семейной особенности. Между тем, такая слава за Праховыми была всеобщая и не облыжная. Попробую показать те признаки или лучше факты, которые оправдали бы такую славу.
Всякий или почти всякий, вступивший за черту праховской оседлости, должен был крепко помнить, что его здесь, за этой чертой, не спасет от неожиданных проявлений этой эксцентричности «ни чин, ни звание, ни сан»... Всякий, от простого смертного до особ высокопоставленных, не мог быть уверенным, что однажды, в тот момент, когда такая особа или не особа менее всего ожидает, например, во время вечернего чая, при более или менее многочисленном обществе, не скажет ему мадам «дурака», или важный гость из Петербурга, профессор со всероссийским именем не заслужит «болвана», или кто-нибудь из местных обывателей, тоже за чаем, не почувствует, что ему за воротник рубашки не налили молодые Праховы холодной воды.
И нужно было видеть физиономии этих «вновь посвящаемых», их полную растерянность, хотя в редких случаях гость не бывал предупреждаем о таких «возможностях», готовился к ним, и часто, убаюканный за вечер, получал то, что ему сулили, когда, казалось, опасность уже миновала. Простившись, провожаемый радушной семьей, шел в переднюю, мысленно упрекая тех, кто его запугивал, считая, что он, благодаря каким-то своим качествам или заслугам, был счастливым исключением, - в этот-то момент и оказывалось, что пропала его шляпа. Ее искали все, и гость, и вся эта милая, такая радушная семья. Гость терял терпение, догадываясь, что поспешил со своей самоуверенностью. В этот момент находилась его злополучная шляпа. Она висела, прикрепленная бечевкой к потолку передней.
«Сюрприз» готовился в то время, когда гость ораторствовал за чайным столом, когда ему казалось, что он - центр внимания. Готовился сюрприз резвыми детьми Праховых - Кокой и толстой Олей, иногда при участии «Барона» - Сведомского.
Такие проделки варьировались без конца, в худшую или в лучшую сторону. Иногда вместо пропавшей шляпы оказывалось, что калоши важного гостя прирастали к полу, а он, увлеченный прощальной беседой, не замечал, что... они прибиты к полу гвоздиками. Много мог самоуверенный человек получить в этом доме неожиданностей...
За редкими исключениями проделки сходили детям с рук благополучно. «Готовьтесь ко всему - здесь все возможно» - эти слова должны были бы сопутствовать входящему в квартиру Праховых.
Чем это объяснить - трудно сказать: дети были во всех случаях, кроме описанных, очень воспитаны (старшая Леля в шалостях никогда участия не принимала, но иногда о затее знала и... молчала).
Такая распущенность могла быть объяснима тем, что Э.Л.Прахова была очень истерична, избалована, с молодости была окружена средой артистов, часто склонных ко всевозможным эксцентричным выходкам, инсценировкам. Как знать? Истеричность, нервность Эмилии Львовны проявлялась иногда в формах чрезвычайных и неожиданных.
Бывало не раз, что «сам», как мы, соборные, звали Адриана Викторовича, увлекшись больше меры какой-нибудь очередной красавицей, впадал в немилость Эмилии Львовны. После бурного разговора «на тему дня» Эмилия Львовна шумно покидала дом. Наступала общая тревога. Ее искали по Киеву, к вечеру где-нибудь находили. Тогда она запиралась в комнате, где стоял рояль. Наступали томительные часы и даже дни ее уединения. Иногда после долгого молчания начинали раздаваться величественные звуки Баха, Шопена, Бетховена. Звуки становились все более и более насыщенными чувствами, владевшими оскорбленной душой Эмилии Львовны. Такая музыка раздавалась иногда часами.
Талант этой незаурядной женщины сиял. Игра ее была неотразимо прекрасна. Мы - соборные, попадавшие в такие дни к Праховым случайно, часами сидели, слушали, как рядом, за дверью, скорбела, каялась, неслась ввысь в творениях Баха, Бетховена душа Эмилии Львовны. Эта истеричная женщина казалась нам тогда иной, прекрасной, мы забывали то, что часто так мало нам нравилось в ней. Сочетание истинного горя, глубоко взволнованного чувства с гениальной музыкой творили тогда чудеса, и мы были свидетелями их.
Когда горе было выстрадано, изжито, Эмилия Львовна выходила из своего затвора, и жизнь вступала в своп обычные нормы. Все шло так, как будто ничего не случилось.
В начале июня я окончил и сдал образа обоих верхних иконостасов. Время моего отъезда приближалось...
В эти же дни, помнится, Владимирский собор посетил вел.князь Петр Николаевич. Нас, художников, заранее об этом предупредили. Собор принял парадный вид, мои образа вставили в иконостасы, также были временно поставлены и Царские врата с моими образами двух «Благовещений» и «Евангелистов».
Приехал вел.князь - молодой человек высокого роста, немецкого типа. Васнецов с ним был знаком раньше. Нас - меня, Сведомского и Котарбинского - Прахов представил в соборе.
Вел.князь по специальности был, военный инженер и приватно занимался архитектурой. По его проекту был построен так называемый «Княгинин монастырь» в Киеве, где жила и скончалась мать великого князя. Архитектура его не была талантлива. Держал он себя у нас в соборе просто, искренне восхищаясь работами Васнецова. Понравились ему и мои образа иконостасов, особенно Борис, Ольга и Михаил. И того больше - запрестольное «Рождество». Слова - «прелестно, удивительно» - говорили, что мои работы произвели на него сильное впечатление. Прахов, подхватив слова гостя, заметил, что «моего друга Михаила Васильевича сравнивают теперь с Пювис де Шаванном. Конечно, как вы видите, такое сравнение ошибочно».
Наслушавшись любезностей, мы распростились с гостем, с тем чтобы встретиться с ним в квартире Прахова. Понимал ли. что в живописи вел. князь или нет - не знаю. Одно было ясно тогда для меня, что соборные фонды мои должны были подняться, хотя от похвал этих ни талант мой не вырастет, ни писать, ни рисовать лучше я не стану...
После этого Прахов ко мне стал еще более внимательным. Все ездили в собор осматривать иконостасы. В. М. Васнецов в тот день высказал, что успех мой, особенное внимание вел. князя есть несомненный «житейский успех». За мной он считает их три: первый, самый серьезный и глубокий, хотя и тихий - это «Пустынник», затем - «демонстративный» успех «Варфоломея» и третий, теперешний, с иконостасами - «житейский».
Пусть будет так, подумал я тогда, но теперь надо работать еще с большим напряжением, памятуя, что успехи так же скоро уходят, как и приходят.
В ближайшие после этого соборного события дни Прахов со мной имел один из очень редких и серьезных разговоров и сообщил мне, что сейчас Киевская Печерская лавра ведет с ним переговоры о росписи Великой лаврской церкви. Что в случае удачных переговоров, соглашусь ли я принять участие в росписи, так как он, Прахов, возлагает на Васнецова и на меня все свои надежды.
Я просил дать мне время подумать и, посоветовавшись с Виктором Михайловичем, дал приблизительно однозначащий ответ, что работа в Великой церкви нам по душе, но что ответ окончательный мы сможем дать только тогда, когда все закончим и сдадим во Владимирском соборе, что те цены, что мы брали здесь, совершенно немыслимы в будущем и что в том случае, если переговоры в Лавре когда-либо придут к благополучному концу, то я хотел бы получить темы, соответствующие характеру моего дарования, причем указал на жития преподобных Антония и Феодосия Печерских.
Ответом моим Прахов удовлетворился, причем высказал мысль, что я «расту у всех на глазах», что предстоящая поездка за границу даст мне то, что «язык мой приобретет твердость и прекратится разноречие в суждениях обо мне», которое тогда существовало. Прахов настойчиво и горячо советовал мне не бросать натуры, чаще прибегать к ней, потому что ничто так не оздоравливает усталого творческого организма художника, как живая натура, общение с ней, любовь и доверие к животворящим силам природы.
Эти драгоценные советы я никогда не забывал и навсегда сохранил за них признательность Прахову.
Работы в соборе в это время шли усиленным темпом. Вставали мы часов в семь, около восьми оба были уже на лесах. В двенадцать шли завтракать, отдых до трех и снова работа до шести.
Между тем приближался день моего отъезда. Паспорт был уже в кармане. Все работы сданы. Все корректуры сделаны. Деньги с Комитета получены...
Итак, на днях снова в путь. Посмотрим, что мне на этот раз даст заграница...