С.Н.Дурылин о Михаиле Нестерове. Вступление к книге

Ни чисто биографическими (ранняя смерть первой жены), ни какими-либо посторонними обстоятельствами объяснить этого выбора Нестерова не удается. Но С.Н.Дурылин, сам писатель и в молодости поэт, думается, правильно нащупал один из корней нестеровских образов, его личной темы, которой он был верен уже до конца. Этим корнем была Русская Литература. Вторым корнем оказывается, без сомнения, Русская Природа. Нестеров - один из замечательнейших иллюстраторов в нашем искусстве; и вовсе не только и не столько «Капитанской дочки» или романов П.И.Мельникова-Печерского, сколько русских сказок и русских песен. Причем Нестеров в лучших своих произведениях никогда не шел по пути внешней иллюстрации, он не стремился отобразить события, о которых рассказывает тот или иной писатель - прозаик или вдохновенный поэт. В своем творчестве он воплощал лирический образ всего того большого, о чем бесконечно разнообразно говорила русская поэзия, начиная от А.В.Кольцова. Природа конкретно средней или даже северной русской долины, ее великих рек и необъятных просторов исключительно «подошла» к задаче такого лирического воплощения. Нестерову ничего не надо было придумывать, как это порою приходилось делать В.М.Васнецову с его «Серым Волком». Выбор пути, который его развел с С.В.Ивановым и вскоре со всеми передвижниками, может быть сформулирован так: Сергей Иванов, за ним более еще активно Н.А.Касаткин стали выразителями народного горя, борцами за его преодоление. Нестеров стал выявителем не горя, а горести. Он с необычайной последовательностью (что в книге С.Н.Дурылин а показано очень правильно) воплотил в ряде образов судьбу русской женщины, ее «недолю» в старое время. Замечательно - на что биографы художника обращали не столь много внимания, - что в «отшельниках» и «отшельницах» Нестерова отсутствует самый мотив молитвенного экстаза, самомучения, покаяния, аскетизма. Горестная грустность налицо. Щемящая покорность судьбе - это налицо. Но вокруг нестеровских героинь не толстые стены келий, а природа, которая аккомпанирует даже «Великому постригу».

Судьбу русской девушки Нестеров не погружает в горестный крестьянский быт, как это делали С.В.Иванов и В.М.Максимов, и, понятно, никак ее не идеализирует, как это себе позволяли салонные художники К.Е.Маковский или С.С.Соломко, а стремится ее обобщить. Нестеров прогрессивным путям русской художественной культуры не изменял. Стал же он на ту дорогу, по которой шли великие русские композиторы. И не Мусоргский, а Римский-Корсаков. «Не живопись была главным», - говорил М.В.Нестеров про своего «Пустынника» - первую картину, которая его прославила. Но что же? «Мне, как Перову, нужна была душа человеческая...» С.Н.Дурылин предлагает думать о лице русского человека и родной природы. Проблема, однако, сложнее. Можно не удивляться тому, что в монографических книгах о любимом художнике его биографы обходят моменты вражды к нему, прямой травли, придирчивой и враждебной критики, какая падала на его долю. Но здесь, во введении, на этом остановиться надо. В 1890-х годах искусство Нестерова такую вражду-критику к себе вызывало. Если б она исходила из лагеря, который враждебен и нам и был враждебен всему прогрессивному в прошлом, о критике этой можно бы было умолчать. Но противниками Нестерова выступили наиболее прогрессивные искусствоведы, как Стасов, художники, как Мясоедов и Ге. В критике этой было две стороны. Одной была художественно-стилистическая. Нестерова за его картину «Видение отроку Варфоломею» называли декадентом и мистиком, видели в его живописи сходство с некоторыми французскими художниками, кого В. В. Стасов, непреклонный реалист-демократ, считал врагами всего реалистического направления, которому служил он страстно: в первую очередь вспоминался Пювис де Шаванн, известнейший французский монументалист и, конечно, скорее символист, нежели реалист. Но была и другая сторона, о которой прямо говорить и писать в то время было нельзя. Стасов был последовательным атеистом. Все религиозно-церковное было ему враждебно. Н.Н.Ге, разрабатывающий в своей живописи мотивы и образы евангельского предания, делал это «по Толстому», «толкуя» все в плане чисто земном, по-человечески. Не вызвала у Стасова таких протестов и известная картина «Христос и Грешница» В.Д.Поленова. Но «Отрок Варфоломей» и затем «Юность Сергия» вызвали негодование нашей передовой критики - за «иконность», не только за ее «стиль». Вокруг головы монаха, представшего мальчику Варфоломею на первой картине, вокруг головы Сергия на второй - сияние. Это значило «святость», церковность.

Следует уметь воспринимать явления истории искусств исторически. В картинах Нестерова, посвященных жизни конкретно жившего в Древней Руси Сергия Радонежского, в детские годы носившего имя Варфоломея, художник следует легендам, записанным и сохраняющимся в рукописной литературе тех лет. Старью русские люди не знали иного способа возвеличить деятеля своей страны, чем дать ему «титул» или «звание» святости. Признание было общественным и только потом становилось канонизованным, официальным. Нестеров же побывал незадолго до того за границей, в Италии; живопись итальянских ранних художников (как и искусство Пювиса де Шаванна в Париже) на него произвела огромное впечатление. Элементы церковности, сияния вокруг головы у Нестерова-живописца связаны несравненно более с Пювисом де Шаванном и с Филиппо Липпи, нежели с настоящей русской иконой. В рисунке, в передаче природы, в образах самого Сергия, мальчика и юноши, право, нет ничего декадентского, то есть нарочито вывернутого, искаженного, переутонченного, чересчур искусственного. Несколько позже «Отрока Варфоломея» замечательный русский писатель А.П.Чехов опубликовал свой рассказ «Черный монах», в котором совершенно медицински точно передает галлюцинации своего героя. «Видение отроку Варфоломею», по существу, совершенно точно передает то, что привиделось болезненно экзальтированному, но такому все же славному и простому русскому пастушонку. Совершенно поразительным, подлинным откровением был пейзаж Нестерова. Место картинам из жизни Сергия по праву в Третьяковской галерее. Третья композиция из жизни Сергия, его конкретная работа по постройке монастыря, по общему признанию (к нему склоняется и С.Н.Дурылин), наименее удалась художнику именно потому, что она наиболее конкретно-исторична. В первых двух, ставших широкоизвестными, картинах Нестерова содержанием их является не реальная биография деятеля XIV века, а передача представлений или легенд о нем, бывших распространенными в стране с самых тех времен.