» Первая » Вторая

Лет около пяти назад редакция «Литературного наследства» предложила мне написать о моих встречах с М.Горьким. Я написал небольшую статью о нем и, раньше чем отдать ее в печать, решил послать написанное мной на суд самому Горькому, жившему тогда в Крыму. Я сделал это с первой же подвернувшейся «оказией», приложив письмо к Алексею Максимовичу, в коем просил его дать свой отзыв о моем написании. В соответствии с отзывом я предлагал или послать статью в «Литературное наследство», или уничтожить ее вовсе. Через какое-то время получил ответ:

«Многоуважаемый Михаил Васильевич - простой, «душевный» тон воспоминаний Ваших мне очень понравился. А вот публикация «Литературным наследством» воспоминаний о человеке еще живущем - не нравится. Погодили бы немножко. Сердечно поздравляю Вас с новым годом, желаю Вам здоровья. Слышал, что Вы написали еще один портрет И.П.Павлова и говорят - еще лучше первого.
Крепко жму талантливейшую Вашу руку. А.Пешков.
02.01.1936»

Такой ответ Алексея Максимовича порадовал меня и заставил задуматься: надо ли спешить с опубликованием статьи. Через полгода Горького не стало и мною были напечатаны воспоминания о покойном.
Мое знакомство с Максимом Горьким началось с его произведений. Как-то в конце 90-х годов, приехав из Киева в Питер, я попал на Сергиевскую к Николаю Александровичу Ярошенко. Я любил этого безупречного, честного, прямого, умного человека. В те далекие времена имена Крамского и Ярошенко часто упоминались, дополняя один другого. Крамской был «разумом», Ярошенко - «совестью» передвижников. Н.А.Ярошенко был на четырнадцать лет старше меня, но это не мешало нам быть в наилучших отношениях до самой смерти Николая Александровича.
Вот и в этот раз я с удовольствием думал о нашей встрече, нам было о чем поговорить. В те годы была уже закончена роспись киевского Владимирского собора, о нем говорили, писали у нас и за границей. Нас, художников, «славили», но были и «скептики». К ним принадлежал и Ярошенко, не упускавший случая при встречах со мной съязвить по поводу нами содеянного.
Досталось мне и в этот раз. Я мужественно отбивался, но тут, как на грех, попалась на глаза Николая Александровича небольшая книжка - это были ранние рассказы М.Горького - «Челкаш» и другие.
Николай Александрович спросил, читал ли я эту книжку, и узнал, что я не только не читал ее, но и имени автора не слыхал. Ну и досталось же мне тогда - прокис-то я в своем Владимирском соборе, и многое еще было сказано. Все это говорилось, конечно, в милой, в дружеской форме, и я, чтобы загладить свою вину, уезжая, захватил рассказы с собой и дома в постели залпом прочел чудесную книгу.
На другой день я опять был на Сергиевской и, уже «прощенный», целый вечер проговорил с Николаем Александровичем о большом даровании молодого автора. Сколько упований, надежд и «пророчества» было нами высказано на его счет.
Помечтали мы тогда изрядно... Рассказы эти и посейчас остаются такими же свежими, живыми, поэтическими - в этом их сила, их неувядаемость.
Где, когда познакомился я лично с Алексеем Максимовичем - сейчас не помню. Может быть, в Крыму, в Ялте - по пути в Абастуман, или в Нижнем - по дороге в свою Уфу... В Ялте я мог встретить Горького в 1899 году на балконе у доктора Средина, куда в те времена тянулся «интеллигент» всех толков. На срединском балконе бывали и марксисты, и идеалисты, там всем было место, как у Ярошенко на Сергиевской, или у них же в Кисловодске. Какая-то неведомая сила влекла на этот балкон как ялтинских обывателей, так и заезжих в Крым. Бывало: тянутся люди в гору, мимо гимназии к дому Ярцева, где проживал тогда медленно угасавший в злой чахотке доктор Средин, объединявший вокруг себя «ищущих правды жизни». Кто только не шёл к милому, спокойному Леониду Валентиновичу! Часто бывал там и Горький, любил бывать и Чехов. М.Н.Ермолова говорила мне, что она «на срединском балконе отогревается от московской стужи».
Художники Левитан и Виктор Михайлович Васнецов, Мамин-Сибиряк и благодушный большой Елпатьевский заглядывали туда. Все несли Средину свои думы, заботы, радости и печали, а он всех выслушивал почти молча, и молчание это было «мудрое молчание»: все знали, чувствовали, что их внимательно слушают, до конца понимают, и уходили с балкона бодрые духом, благодарные...
Так или иначе, познакомившись с Алексеем Максимовичем, я помню, что он сразу же пришелся мне по душе. Молодое лицо его, на редкость привлекательная улыбка располагали, влекли к нему всех. Детвора ни с кем так охотно не ходила в горы - на Ай-Петри, как с Алексеем Максимовичем. Мы стали встречаться то в Крыму, где Горький время от времени появлялся, то в Нижнем, во время моих поездок по Волге к себе в Уфу или обратно в Киев. Огромный, сутуловатый, с небольшой головой, прямыми темными волосами, с одухотворенным лицом простолюдина, широким ртом, прикрытым рыжеватыми усами, в светлосерой рубашке или в черной блузе, - таким я помню Горького в те далекие встречи.
Наши отношения скоро установились - они были просты, искренни; мы были молоды, а искусство нас роднило. Встречаясь, мы говорили о том, что волновало нас, - мы не были людьми равнодушными, безразличными, и хотя не во всем соглашались, не все понимали, чувствовали одинаково, но на том, что считали важным, значительным, сходились.